Ребекка прячет смешок, поджимая губы, а Сноу распаляется по поводу моей неуклюжести.
Не успеваю сама собрать осколки – безгласая уже суетится рядом, а я, будто со стороны, наблюдаю за тем, как рука Пита ложится поверх моей. Ощущаю успокаивающее нажатие его пальцев и с надеждой поднимаю глаза, отчаянно желая увидеть во взгляде напарника привычное тепло. Оно есть, но с горьким привкусом беззвучного «прости».
Стискиваю его руку, хватаясь за нее как за спасительную соломинку, но, стоит Ребекке подать голос, все мои уговоры разбиваются, как тот бокал - сразу и вдребезги:
– Ты попросишь ее собрать чемодан к нашему отъезду? Или справишься сам?
Я почти слышу, как удивленно и часто хлопают мои ресницы.
Открываю рот, но, не произнеся ни звука, закрываю.
Уговоры больше не помогают – очевидная и отвратительная правда лезет наружу.
Срываюсь с места и бросаюсь прочь. Миротворцы, стоящие у дверей, сперва дергаются, собираясь меня поймать, но вероятно оттого, что Сноу ничего им не приказывает, позволяют выпорхнуть из белоснежной клетки.
Я бегу, не разбирая дороги. Перед глазами мутная пелена подступивших слез, так что за первым же поворотом я налетаю на безгласую и, споткнувшись, падаю на пол. От неожиданности прислужница роняет поднос, рассыпая вокруг сотню маленьким ягодок, которые фиолетовыми бусинами катятся в разные стороны… Морник? Не успев даже подумать, я хватаю горсть и хочу спрятать ее в карман, но рука безгласой накрывает мою и удерживает, удерживает настойчиво, не давая совершить глупость.
Поднимаю глаза и уже в который раз за это короткое утро не верю сама себе: возле меня на полу сидит Джоанна и предупреждающе качает головой.
– Пусти, – приказываю я.
Мэйсон не подчиняется. Ее глаза сверкают злостью, будто обвиняя меня в чем-то. Дергаю руку, но у Победительницы стальная хватка – она отпускает меня, только когда забирает все до одной ягоды.
– Они мне нужны, – бормочу я, но Джоанна непреклонна.
«Дура». – Девушка не может говорить, но я читаю по губам.
Хочу возразить и обозвать ее в ответ, но внезапно Мэйсон теряет ко мне интерес, превращаясь в такую же безмолвную и покорную прислужницу, как остальные: позади меня раздаются тяжелые шаги. Не оборачиваюсь, потому что эту походку узнаю из тысячи. Подрываюсь и бегу. Не хочу его видеть.
Укрываюсь в своей спальне и пару мгновений надеюсь, что нашла убежище: слишком поздно соображаю, что это глупо – спальня у нас с Питом общая, он найдет меня здесь.
Прячусь, усаживаясь прямо на пол между кроватью и окном, прижимаюсь спиной к высокой постели так, что с порога можно разглядеть только кончик моей макушки, – надеюсь, что напарник не заметит меня.
Дверь открывается почти бесшумно, и Пит проходит внутрь, останавливаясь прямо передо мной. Он мнется с ноги на ногу, выжидая, но я не поднимаю глаз.
– Я могу присесть?
Секунду размышляю. Искренне хочу отказать, так что сама удивляюсь своему тихому:
– Да.
Когда Пит усаживается рядом, его плечо касается моего, но я не отодвигаюсь. Мне грустно и хочется плакать.
Молчим.
Слишком долго молчим, проходит почти вечность, когда я, горько усмехнувшись, произношу:
– Она оказалась не уродиной…
Чувствую, как Пит напрягается и, густо выругавшись, резко подается вперед; так быстро, что я едва успеваю дернуть его за рукав, пресекая попытку встать.
– Не уходи… – мольба срывается с губ и кажется больше похожей на крик раненной души.
Напарник тяжело вздыхает, но остается в сидячем положении, а я поворачиваюсь к нему всем корпусом и заставляю посмотреть мне в глаза. Я хочу видеть в его взгляде ту же нежность, что плескалась там всегда. Хочу знать, что ничего не изменилось с появлением Ребекки. Хочу прочесть, что мы все еще вместе…
И не понимаю, что нахожу в голубых глазах.
Пит выглядит растерянным.
Его руки тянутся ко мне, но опадают, будто он не уверен, что имеет права касаться меня. Он сомневается, а я напротив – мне до невозможного хочется почувствовать себя в кольце его надежных рук.
– Обними меня?
Напарник не сопротивляется: не проходит и мгновения, как он привлекает меня к себе. Обхватываю талию Пита в ответ и крепко-крепко прижимаюсь к нему; тепло его тела действует на меня обезоруживающе: пара слезинок противно щиплет глаза, но я часто моргаю, смахивая их. Пытаюсь собрать себя по кусочкам, исцеляясь в объятиях того, без кого уже не могу.
***
– Пит? – голос Клариссы раздается прямо возле двери, она дергает за ручку, но не может войти: сквозь пелену своего отчаянья я не заметила, когда Пит запер дверь на ключ.
Прикрываю глаза и крепче обнимаю напарника, хотя понимаю, что остались считанные секунды нашей чуть ли не ворованной у Капитолия близости.
– Мне все равно придется открыть, – негромко говорит напарник, успокаивающе целуя мою макушку.
– Знаю, – отзываюсь я обреченно.
Риса снова стучит, вынуждая меня разжать руки и выпустить Пита из своих объятий.
Не поворачиваю головы, когда дверь открывается и напарник о чем-то беседует с Клариссой. Она уходит так же внезапно, как появилась, а Пит вновь запирает нас, отделяя от внешнего мира. Я удивляюсь тому, что он не возвращается ко мне, а ложится на свою половину кровати, закладывая руки за голову и задумчиво уставившись в потолок.
Разворачиваюсь, стоя на коленках и упираясь локтями в край кровати, зову его. Напарник прикрывает глаза, даже не повернув головы. Чувствую неладное и забираюсь на постель, подползая ближе к Питу. Он ощутимо вздрагивает, как от холода, поэтому я торопливо накрываю нас одеялом и жмусь к его телу, положив голову на крепкое плечо.
Вслушиваюсь в биение его сердца под своим ухом, понимая, что мое бьется почти так же: с нервными передышками. Нам обоим страшно. Кажется, я всю жизнь только и делаю, что боюсь: сначала Жатвы, потом Игр. После самого Пита, теперь за него. Замкнутый круг, из которого мне, наверное, уже не выбраться.
– Мне нужно собрать вещи, – безжизненно говорит он.
Я напрягаюсь.
– Ты меня бросаешь?
– Нет! – мгновенно отвечает Пит, притягивая меня к себе так, что я почти лежу на нем. – Я никогда тебя не брошу, Китнисс!.. – Он отводит взгляд, – Только, если ты сама…
– Я тоже тебя не брошу, – поспешно обещаю я.
Точно слышу, как от моего признания сердце Пита ускоряет бег. Он берет мою правую руку в свою и переплетает наши пальцы – такая желанная для меня ласка, и такое горькое признание:
– Я вынужден уехать… на семь дней.
– Неделя? – охаю я, отстраняясь и приподнимаясь на локтях.
– Да.
– С ней?
Тишина. Я и сама уже знаю ответ.
– Да.
Тишина.
– Ясно.
Отодвигаюсь, сползаю с постели. Странно, я ничего не чувствую: ни злобы, ни отчаянья. Даже ревности нет. Оцепенение и отупение – самые подходящие слова, описывающие мое состояние.
Теперь уже Пит пытается поймать мой взгляд, но я не хочу – вырываюсь и ухожу к широкому платяному шкафу. Распахиваю дверцы и под полками, вплотную забитыми вещами, нахожу чемодан.
Не совсем осознавая свои действия, кладу чемодан на кровать, не торопясь заполняю его одеждой Пита: несколько футболок, сменные штаны, нижнее белье. Вещи ложатся ровными стопками, уголок к уголку.
– Что ты делаешь? – тихо спрашивает напарник.
– Что непонятного? – огрызаюсь я. – Собираю тебе вещи.
Кажется, мои руки подрагивают, но я игнорирую это. Беру очередную вещь – белоснежная рубашка – и встряхиваю ее, прежде чем отправить в чемодан. Вижу, что Пит встает с кровати, замечаю раскрытую ладонь, которую он тянет в мою сторону, и чувствую его попытку вырвать у меня из рук рубашку.
– Китнисс, – осторожно говорит он, – отдай.
– Нет, – я уверена, что мне не нужна его помощь, только напарник настроен решительно и применяет силу, совершенно ощутимо потянув ткань на себя.
– Отдай, пожалуйста, – просит он, стараясь быть ласковым, но проявляя настойчивость.