Упорствую, вцепляясь в рубашку.
– Мне. Не. Нужна. Твоя. Помощь, – отчеканиваю я, сверкнув на Пита глазами.
Он выглядит взволнованным, озабоченным и… злым?
Пит страдает. И снова по моей вине.
Внезапно плотину моего видимого самообладания прорывает: я знаю, что мое лицо стремительно краснеет от нахлынувших чувств, и я, ощетинившись, нападаю.
– Мне не нужна «такая» помощь! – выкрикиваю я. – Не смей, Пит, слышишь? Я запрещаю!
Выпускаю из рук злосчастную рубашку и следом выхватываю из чемодана уже уложенные вещи: с яростью подбрасываю их в воздух, кидаю вокруг, швыряю в лицо Пита. Тряпки цветными всполохами разлетаются вокруг.
– Прекрати жертвовать собой ради меня! Я не заслужила всего этого! Не смей умирать ради того, чтобы я жила, потому что я все равно жить не буду! – ору во все горло, выплескивая боль последних дней.
Пит пытается поймать меня и удержать за руки, но я царапаюсь и вырываюсь.
– Я не буду жить с грузом твоей смерти на шее!
Напарник скручивает мои запястья и старается прижать к себе.
– Я не умираю, Китнисс, успокойся! Пожалуйста!..
Я не слушаю его, продолжая кричать:
– Кларисса дала мне право выбора, и я решила! Все, решила окончательно! – дергаюсь, не успокаиваясь.
Пит что-то говорит мне, но смысл слов ускользает от меня: понимаю, что плачу и кричу, кричу и плачу.
– Мне не нужна твоя жертва! Потому что я не смогу… Я не смогу жить… Без тебя…
Силы будто начинают покидать меня, и напарнику, наконец, удается прижать меня к своей груди. Я утыкаюсь носом в его шею, но продолжаю, как заведенная, повторять:
– Не уходи… Не уходи…
Пит так сильно обнимает меня, что мне становится больно, он словно пытается переломать мне все кости. Его объятия такие крепкие, что, хотя он уже не держит мои руки, я все еще не могу ими пошевелить – они зажаты между нашими телами.
– Не уходи…
– Я не могу остаться… Я не могу позволить кому-то обидеть тебя…
От его коротких слов внутри меня снова разгорается пламя. Группируюсь и яростно отталкиваюсь от него: напарник не ожидал и на мгновение отшатывается назад. Мне хватает этого, чтобы рвануться к двери. За долю секунды проворачиваю ключ в замке и открываю себе дорогу на свободу. К сожалению, Пит уже все понял и догоняет меня: он так сильно и внезапно давит на дверь, что она с оглушительным стуком захлопывается прямо перед моим носом, едва не прищемив мне пальцы.
– Китнисс, прекрати! Куда ты собралась?
Отскакиваю, не даю ему схватить меня снова, дергаю за ручку двери.
– Ты не остановишь меня, Пит! Это я заварила кашу, мне ее и расхлебывать! Сноу затеял это все, чтобы достать меня – вот она я, пусть получает!
Напарник дергает меня за плечо, рывком поворачивая к себе.
– Даже не думай! – он угрожающе рычит.
Не воспринимаю предостережение и упорно пытаюсь открыть дверь.
– Пусти!
– Нет!
– Я должна, ты не понимаешь!..
Мои аргументы застревают в горле, когда Пит, выворачивая мне руку, со всей силы дергает на себя и, едва я ударяюсь грудью о его грудь, затыкает меня поцелуем. В нем нет ни капли нежности – сплошная агрессия и напор, которые требуют от меня подчинения. Руки Пита болезненно сжимают мои предплечья, а его губы безжалостно терзают мои. Писк слабого сопротивления разбивается где-то между нами, и я понимаю, что отвечаю на поцелуй: обвиваю талию напарника руками и сама прижимаюсь к нему.
Он учащенно дышит. Замечаю, что и я тоже.
Пит отстраняется, упираясь лбом в мой лоб и, заглядывая в глаза, жарко шепчет:
– Неужели ты хоть на минуту можешь подумать, что я тебя отпущу, Китнисс? Что я позволю чему-то плохому случиться с тобой?
По спине ползут мурашки, а мои руки, все еще лежащие на пояснице напарника дрожат.
– Ты моя, Китнисс, ты моя… Я пройду через ад и все равно найду дорогу обратно… Ты моя, моя…
Я сама подаюсь вперед, накрывая его губы своими. Пит, жадно втянув в себя воздух, принимает мою ласку. Между нами поцелуй-обещание: он не разлюбит. И я не разлюблю.
========== 15 ==========
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Пустота была бы моим спасением.
Отрешение стало бы мне союзником.
Боль разрушает меня, делая слишком слабой.
Последние семь дней моей жизни, словно разбитые стекляшки, они похожи одна на другую и все-таки колючие по-разному. Эти дни прошивают насквозь мою кожу, режут внутренности, шрамируют душу. Тоска теперь вечный мой спутник и лучшая подруга.
Видимо, я настолько ушла в себя, что Сноу даже сжалился: в этой пустоте мне позволено видеть знакомое лицо. Джоанна. С тех пор, как у меня забрали Пита, ей, наверное, поручили приглядывать за мной?
У нас странные отношения: я ненавижу ее за то, что она предала меня и Пита, когда мы пытались выбраться из темницы, и все равно я благодарна ей за то, что она рядом, несмотря на ее собственные потери. Я стараюсь не думать о том, зачем президент разрешает нам общаться: у него на все есть причины, и я хочу оттянуть момент, когда узнаю о них.
Мы с Джоанной обе искалечены, она телом, я душой, но временами мне кажется, что Победительница из Седьмого намного лучше справляется с тем, что ей уготовила судьба. Даже после того, как Сноу отрезал ей язык, она не стала более покладистой, лишь острых слов больше не слышно. Колючка в Джоанне еще жива.
Я безразлично поднимаю на нее свой взгляд, когда Джоанна грубо толкает меня в плечо.
«Надоела твоя кислая мина», – говорят мне ее глаза.
– Так уходи! – кричу я в ответ.
Слезы снова собираются в уголках глаз, жгучие, ярые, и мне в который раз уже кажется, что мой организм целиком состоит из жидкости, и вся она готова пролиться в ожидании человека, которого я люблю.
«Сегодня», – снова толчок от безгласой.
Татуировка на лице Джоанны смотрится просто ужасно: как метка, поделившая ее жизнь на «до» и «после». Было время, все мы считали, что роковые дни в нашей жизни – Голодные игры, да только президент Сноу умеет и оставшиеся куски существования поделить по частям.
– Уходи! – не унимаюсь я.
Джоанна смиряет меня долгим внимательным взглядом, что-то щелкает в груди, и я уже готова извиниться перед ней, но не успеваю: равнодушно пожав плечами и прихватив поднос, на котором приносила еду, она выходит за дверь. Я слишком поздно понимаю, что снова оттолкнула, наверное, единственного друга, который у меня теперь есть.
Доверяю ли я ей? Не знаю, только никого взамен Джоанны мне пока не найти.
Мои дни похожи на пытку: аппетита нет, я запихиваю в себя еду усилием воли, мало сплю, днем слоняюсь, как тень. Все до единой мысли вертятся только вокруг Пита. Он страдает из-за меня.
Его насилуют, используют и принуждают. Его тело, ставшее мне любимым и таким дорогим, распинают в угоду капитолийской девицы!..
Но что, если Питу там не так уж плохо?
Это еще хуже.
Ребекка красива, мне даже и пытаться нечего сравниться с ней. Ее губы, наверное, знают, как правильно целоваться, не на камеру, а так, чтобы кровь закипала внутри; ее тело, могу поспорить, знает, как прогнуться, чтобы соблазнить мужчину. Даже Пита.
Сомнения!..
А я ведь обещала ему, что люблю. Разве доверие – не часть того огромного чувства, что люди называют любовью? Мои родители любили друг друга и доверяли. Я отдала Питу свое тело, тогда почему моя душа покрывается коркой льда, едва я думаю о том, что он прикасается к другой женщине?
Мне противно. Мерзко даже думать о таком.
Он сравнивает нас? Меня и Ребекку? Она лучше?
Бесцельно скольжу взглядом вокруг себя: все идеальное, блестящее, без единой пылинки. Столы, камин, проектор, журнальный столик и даже с обоев давно оттерли хитрый чайный узор, что я нанесла. Все, что ждет здесь Пита, когда он вернется, новое, капитолийское.
И только я – старый диван с подпиленной ножкой из Двенадцатого.