Прикрываю глаза, но сердце по-прежнему бешено бьется.
Китнисс.
Я знаю, что мне нельзя думать о ней, но мысли не желают уходить из головы.
Я предал ее.
Я не сопротивляюсь тому, что со мной делает Ребекка, наш секс сродни наркотику — для обоих.
— Мне хорошо с тобой, — шепчет она, подбираясь ближе и проводя пальцами по моей груди, спускаясь по животу и ниже, к члену. Перехватываю ее ладонь в последний момент.
— Не надо, — слабо говорю я.
Ребекка чуть надувает губы и пробует переплести наши пальцы. Знакомый жест, Китнисс делала так же.
– Хотела бы я знать, о чем ты думаешь, – произносит она, и я поворачиваю к ней голову – зеленые глаза неотрывно наблюдают за мной.
– Ты и так знаешь.
Ребекка хмурит брови.
– Ты иногда так жалок в своей влюбленности, что мне противно.
Безразлично пожимаю плечами.
– Какой есть.
Внучка Сноу отводит взгляд, размышляет о чем-то и встает, заранее приготовленным полотенцем вытирает живот – я никогда не завершаю соитие в нее… Только однажды все вышло из-под контроля, но я надеюсь, это ни во что не выльется.
Ребекка разгуливает по комнате обнаженной, ее грудь колышется от движений, а кожа сияет белизной. Она красивая. Властная, напористая и временами… нежная: ластится ко мне, трется, как кошка, и выпрашивает внимание, будто забывает, что мое тело куплено и целиком в ее власти.
– Я завтра возвращаюсь в Капитолий, – говорит она, снова укладываясь на постель.
Непроизвольно скольжу взглядом по ее спине, округлым ягодицам и ногам, игриво скрещенным и поднятым стопами вверх. Ее слова вызывают во мне интерес и поднимают волну беспокойства.
– А разве я не еду с тобой?
Она не отвечает, пробирается мне под бок и оплетает рукой мой живот, выводит пальцами хитрые рисунки. Нервничаю, отстраняю ее от себя и заставляю посмотреть в глаза.
– Ребекка?
Ей требуется время, чтобы ответить.
– Я не смогу быть твоей единственной, – грустно отвечает она, - ты остаешься еще на неделю.
Мои пальцы, сжимающие ее подбородок, непроизвольно впиваются ей в кожу, и Ребекка морщится, вырываясь.
– Ты делаешь мне больно.
Отталкиваю ее, но внезапно она не пускает.
– У нас еще есть время до утра!
Мне не нужны ее намеки, я злюсь.
– Я не хочу тебя!
Ее щеки вспыхивают, и я узнаю ярый блеск в изумрудных глазах.
– А придется, – шипит Ребекка.
– Пусти!
Я сбрасываю с себя ее руки и поднимаюсь с кровати, натягиваю штаны и пытаюсь надеть майку, когда зачем-то оборачиваюсь к постели. Ребекка лежит с разведенными в сторону ногами, а ее пальцы мягко скользят по розовым губам. Во рту внезапно становится влажно от скопившейся слюны.
– Иди сюда, – приказывает она.
Я не выполняю команду, топчусь на месте и отстраненно наблюдаю за тем, как Ребекка, улыбаясь, приближается, опускается передо мной на колени и утыкается лицом мне в пах. Меня бросает в жар, а ткань штанов не защищает от ее горячего дыханья.
Ловкие пальцы пробираются внутрь, и я понимаю, что снова проиграл.
***
Уже второй день меня никто не трогает. Миротворцы привели меня в темную комнату, в которой нет ничего, кроме широкой кровати и зеркал, занимающих все стены.
Покупательницы не приходят ко мне.
Это должно бы, вероятно, радовать меня, однако на самом деле я чувствую страх. Если бы Сноу решил меня отпустить, мне бы разрешили вернуться к Китнисс, сейчас же больше похоже, что помощники президента готовят мою казнь.
После Ребекки у меня было две женщины, я даже не помню их имен. Одна совсем молодая, с бледными, как снег, волосами и нездоровой, дерганной улыбкой. Ей просто нужно было, чтобы я ее трогал — везде и долго: мял ее тело, касался каждого сантиметра, но на этом ее фантазия иссякла.
За ней была почти старуха — жуткая, похожая на ведьму из сказок: ее ярко-рыжие пряди свисали вдоль лица одинокими сосульками, а наполовину беззубый рот улыбался так дико, что мне потребовалось все мое самообладание, чтобы просто прикоснуться к ней. Она пользовалось мной недолго, но после нашего «общения» на моей спине остались кривые полосы от ее ногтей.
Гадко.
Я лежу, глядя в потолок, и бесцельно считаю минуты. В который уже раз я запрещаю себе думать о Китнисс – не выходит, ее образ преследует меня. Это тоска, такая горючая, что сдавливает легкие и саднит в груди.
Я предал ее, получая физическое удовольствие от близости с Ребеккой. Стыд и сожаление теперь мои постоянные спутники.
Я до слез скучаю по той, которую люблю. Люблю лишь сильнее с каждым днем, но, кажется, я уже слишком виноват перед ней, чтобы надеяться на прощение…
Когда дверь в мою странную темницу открывается, я не слышу звука, скорее шестое чувство предрекает приближение беды. Сажусь на постели и в недоумении смотрю на пожаловавших гостей: два высоких и широкоплечих мужчины уверенно приближаются ко мне, разглядывая, будто я удачная покупка.
Липкий страх пробирается мне под майку быстрее, чем я успеваю спросить зачем они пришли.
— А он стоил уплаченных денег, — негромко говорит один другому.
Я сглатываю слюну, которая, кажется, режет мое горло.
– Все не так… – пытаюсь возразить я.
Один, тот, у которого на щеке красуется татуировка полумесяца, улыбается другому, так ехидно, ядовито, что у меня сводит желудок.
– Все как раз так.
Они приближаются слишком стремительно, я успеваю только слезть с кровати и сделать неловкие шаги назад; как-то механически я отмечаю про себя, что они выше меня почти на две головы – горы, возвышающиеся надо мной. С холодом, ошпарившим сердце, я касаюсь лопатками зеркальной стены – отступать некуда.
Один из них тянет ко мне руку и по-хозяйски кладет ее на мой пах. Я дергаюсь как от удара и пытаюсь отскочить в сторону, но первый — с татуировкой — заламывает мне руку и удерживает на месте.
— Мы можем сделать все по-хорошему, а можем и по-плохому, – сообщает он, глядя на меня сверху вниз.
У меня сердце бьется так часто, что, того и гляди, вырвется из груди.
— Нет!
Я скорее умру, чем позволю этим двоим надругаться над собой. Где-то на задворках памяти всплывают шепотки о мужчинах, которые испытывают влечение к особям своего пола. Я не переживу, если они попытаются сотворить со мной такое.
Уверен, мои зрачки круглые и полные ужаса. Лихорадочно выискиваю дверь – слишком далеко, чтобы можно было до нее добраться.
Второй снова прикасается к моему члену через ткань, и я поддаюсь панике — наклоняю голову и тараню ей врага в плечо. Долго ждать не приходится: первый тянет меня назад и с силой припечатывает затылком к стене. От боли из глаз высыпаются искры, а из горла вылетает хриплый стон.
– Строптивый сучок, – произносит первый.
– И не таких ломали, – улыбается второй.
Я никогда не видел настолько крепко сложенных капитолийцев, они все представлялись мне хилыми и изнеженными цветными человечками, которые любят кровь и смерть. И еще секс, иначе бы не торговали людьми ради своих извращенных забав. Эти другие, могучие и внушающие страх. Животный страх.
Первый одной рукой хватает меня за лицо, так сильно, что его пальцы врезаются в кожу, и мой рот открывается под давлением.
– Правила проще некуда, – говорит он, – на ближайшие дни ты наша сука: тихая, покорная и с вечно оттопыренным задом. Нет – так мы все равно тебя трахнем, только шкуру попортим, но потраченные деньги ты всяко отработаешь!
Я не помню, было ли мне когда-нибудь в жизни так страшно, как сейчас. Проклятая безысходность обнимает за плечи, а внутренности крутит, вертит, крючит от отвращения. Тело будто парализует, а разум отказывается найти выход из западни.