Я ищу предлог, чтобы выскользнуть из кровати, и нахожу его:
– Хочешь пить?
– Было бы здорово.
Я мгновенно поднимаюсь на ноги и, поправляя майку, добираюсь до стола. Наливаю полстакана холодной воды и возвращаюсь к Питу. Помогаю ему сесть. Он морщится от боли и так сильно сжимает руки в кулаки, что мне становится не по себе.
– Так плохо?
Пит поднимает на меня глаза и уверенно врет:
– Немного болит. Скоро пройдет.
Киваю, подавая ему стакан. Наши пальцы соприкасаются. Меня как будто бьет током, поспешно отворачиваюсь и отхожу в сторону. Усаживаюсь на один из стульев. Пит осматривает нашу камеру.
– Уютненько, – слабо улыбаясь, говорит он.
– Да уж, не слишком отличается от моей комнаты в Тринадцатом.
Пит меняется в лице, и я замолкаю. Повисает неловкое молчание. Изучаю дырку на своих носках, кусаю губы. Надо спросить у него, что в интервью было правдой? И было ли вообще? Если бы Пит и правда предал повстанцев, разве он оказался бы сейчас запертым здесь со мной?
Открываю рот, набираясь храбрости, чтобы начать, но Пит меня опережает:
– Здесь есть туалет?
Я так и замираю с открытым ртом. Мне неловко разговаривать о «таких» вещах с парнем. Но Пит ранен. Я должна ему помочь?
– Ммм… могу дать тебе кувшин.
Ни разу не видела, чтобы Пит краснел, но сейчас у него точно румянец на лице.
– Ну, просто… Ох. – Понимаю, что слишком растерялась. Вздыхаю поглубже. – Да, вон там – маленькая комнатка, такая узкая, что едва можно развернуться.
– Сойдет, – отвечает Пит, пытаясь встать.
Я вмиг оказываюсь рядом, подставляя свое плечо.
– Обопрись на меня, я тебя отведу.
Я тащила Пита на себе, поэтому отлично знаю, насколько он тяжелый, однако он снова, как на первой Арене, когда был ранен в ногу, упрямо старается идти сам. Проскальзываю ему под руку и вовремя вспоминаю, что не могу коснуться спины.
Путь в несколько шагов напоминает вечность. Я чувствую, как сбилось дыхание Пита: для него это слишком большая нагрузка.
Он проходит в каморку, служащую уборной, и облокачивается на дверь.
– Дальше я сам.
– Справишься?
– Интересно, как ты собираешься мне помочь? – Пит улыбается, а я заливаюсь краской.
– Ладно, жду тебя здесь. — Дверь закрывается. – Все равно мне отсюда не уйти…
Надеюсь, последних слов Пит не слышал: когда не говоришь о таком вслух, кажется, что надежда еще есть.
***
– Ты почти ничего не съел.
– Я не голодный, Китнисс, – отвечает Пит, отодвигая от себя тарелку.
Каждое движение заставляет его морщиться. Он опирается локтями в стол и потирает ладонями лицо.
– Может, ляжешь? – предлагаю я, глядя на кусок мяса, к которому Пит едва притронулся.
– Надо поговорить, – настаивает напарник, пристально глядя мне в глаза.
Вздыхаю, ерзаю на стуле.
– Расскажи мне о том, что случилось после того, как ты взорвала Арену.
Тереблю пальцами косу. Молчу. Сама не знаю почему.
– Тогда я сам скажу, – Пит произносит это строго, даже обвиняюще. – Ты и Хеймитч знали о восстании…
Я тут же вскидываю голову, готовая спорить, но напарник не дает мне произнести ни слова: его речь становится эмоциональнее и быстрее.
– Как и на первой Арене, между вами двумя была какая-то связь, так что ты знала, что делала, когда запустила стрелу в купол. Планолеты мятежников забрали тебя и остальных, только я и Джоанна почему-то не попали на ваш «спасательный корабль». И вы подняли восстание! Из-за вас умирают люди! Двенадцатый… – Пит замолкает, задерживая дыхание. – Ты взорвала Двенадцатый. Моя семья погибла.
Я не выдерживаю, соскакиваю со своего места и огибаю стол, оказываясь рядом с Питом. Приземляюсь возле его ног, падая на колени, и хватаю холодные ладони парня в свои.
– Нет, Пит! Я не знала о том, что задумал Хеймитч! Я хотела тебя спасти! – я говорю очень громко, сдавливая руки напарника, потому что он пытается освободиться. – Посмотри на меня! Посмотри на меня, Пит! – Он выполняет мою просьбу-приказ только через несколько долгих мгновений. – Когда я пришла в себя, там, в Тринадцатом, было уже поздно: тебя забрали, я даже не знала, жив ты или нет! А Двенадцатый… Я… Его уже не было.
– Моя семья? – Пит говорит очень тихо, его голос дрожит.
Качаю головой. Не хочу говорить об этом вслух. Губы Пита дрожат, а по щеке скатывается слеза.
– Мне жаль…
Слова не уменьшают боли, я знаю это по себе. Сколько ни говори, а кровотечение на сердце от этого не прекратится. Приподнимаюсь так, что мои глаза оказываются на уровне глаз Пита, и притягиваю его голову к себе. Он утыкается носом мне в шею, а я пальцами обеих рук глажу его по волосам.
Я не замечаю момента, когда глаза Пита снова оказываются напротив моих, но поддаюсь порыву, делая то, чего давно хотела: подаюсь вперед и целую его. Пит принимает мою ласку, отвечая на поцелуй. В животе будто поднимается со своего места рой бабочек: волнение струится по венам, я нервничаю, но мне это нравится. Расслабляюсь, поглаживая Пита по шее, опускаю руку ниже, к спине, и внезапно он вскрикивает, резко отстраняясь.
– Ох. Прости! – запоздало выдыхаю я, когда понимаю, что коснулась одной из ран.
– Нормально… – спорит Пит, но его лицо становится мертвецки бледным, будто вся кровь ушла из тела.
– Тебе надо лечь!
Я тяну Пита к кровати, а он не сопротивляется. Едва его голова касается подушки, напарник снова впадает в забытье.
Обхожу кровать и укладываюсь рядом, глядя в потолок. В камере прохладно. Укрываюсь одеялом и, подумав, как можно аккуратнее накрываю Пита.
***
Ужин приносит не Джоанна. Я стараюсь скрыть разочарование, отвернувшись от новенькой безгласой. Неужели Сноу слышал, как я просила ее о помощи? Что теперь делать?
Злюсь. На себя. На Джоанну. И даже на Пита, у которого к вечеру, кажется, поднялась температура.
Я так беспомощна, что не могу сдержать слез. Жалость к себе – не лучшее чувство, но другого у меня сейчас нет.
Нарыдавшись вволю и все еще всхлипывая, я ужинаю и забираюсь в постель к Питу. Касаюсь рукой его лба: горячий. С силой прикусываю губу, чтобы вновь не зареветь, и переворачиваюсь на другой бок. Я должна выбраться отсюда: Питу нужны лекарства. Президент позволит ему умереть здесь. И мне заодно.
Кажется, я начинаю понимать правила игры: Сноу будет наслаждаться нашей медленной смертью, это его личная месть.
***
Следующие три дня – извращенная пытка президента. Я вынуждена наблюдать, как Питу становится все хуже, а я ничем не могу ему помочь. У него жар, раны воспалились, кое-где отчетливо виден грязно-желтый гной. Я пытаюсь смыть его водой, но, возможно, делаю только хуже.
Несколько часов назад у Пита начался бред. Он не переставая бормочет обо всем подряд. Чаще всего его губы шепчут мое имя, от этого по коже ползут противные мурашки. Хочется закричать на Пита, лишь бы он замолчал.
У меня нет аппетита, глаза постоянно на мокром месте. Это отчаянье.
Надежды нет. Мы оба умрем здесь. Сначала Пит, а потом я. Все, как мы «хотели» на Арене: вместе.
Поднимаю безразличный взгляд на девушку, которая принесла ужин. После того разговора с Джоанной я ее больше не видела, каждый день приходит новая безгласая. Вероятно, Мэйсон поплатилась за то, что я попросила ее о помощи.
Охаю, когда понимаю, что сейчас именно победительница из Седьмого переставляет с подноса на стол мою еду. Я задерживаю дыхание, перехватывая ее такой же пустой как в прошлый раз взгляд, но она куда-то едва заметно кивает. На стол? На тарелку?
Едва ее работа закончена, Джоанна поспешно выходит из камеры, а я бросаюсь к столу. Ничего необычного. Может, я схожу с ума? Начинаю резко поднимать тарелки и под одной из них обнаруживаю маленький бумажный сверток. Воровато оглядываюсь вокруг и засовываю записку в карман.
Выжидаю несколько минут, а потом тороплюсь скрыться в уборной. В тусклом свете маленькой лампы разворачиваю листок. Передо мной карандашом начерченная неаккуратная схема какого-то здания, а внизу приписка: