- Ну так что, Мариша? – Хриплый голос Миши внезапно стал очень тихим. – Попробуем все исправить, солнце?
Его лицо нависло над ее в двух сантиметрах, не более. И карие глаза смотрели так напряженно, что Марина впервые остро до боли ощутила, что властна над ним настолько же, насколько от него и зависима.
Вместо слов она потянулась и сама прижалась к его рту со всей накопившейся потребностью, тоской, любовью.
Видимо, иного ответа Михаилу и не требовалось. Он воспринял этот поцелуй как полное обнуление. Его губы тут же завладели ее ртом, руки заскользили по всему телу, и Марина сама не поняла, как оказалась в воздухе: Михаил подхватил ее, оторвав от стола и, не прекращая целовать губы, щеки, шею, оглушая жадным, горячим дыханием, шагнул куда-то в сторону стены. Не к дивану, точно. Но думать оказалось некогда, надо было успеть самой дотянуться до его бровей, щек, поцеловать этот упрямый волевой подбородок.
И только когда он вместе с ней завернул за стеллаж с папками и книгами, когда на секунду оторвался от ее губ, чтобы повернуть ручку еще одной двери, она вспомнила, что они планировали сделать небольшую гостиную, совмещенную с его кабинетом.
Однако то, что предстало ее затуманенному взгляду, мало напоминало место, где можно было проводить встречи. Скорее походило на довольно скудно обставленную спальню очень одинокого и чрезмерно занятого человека: все те же голые стены, покрытые белой штукатуркой под отделку, кровать, явно застеленная второпях, по которой к тому же были разбросаны какие-то документы, стул, с переброшенным через спинку пиджаком, и небольшой платяной шкаф. У кровати стоял столик, вообще не сочетающийся с остальной мебелью, плетеный, больше похожий на те, что ставят на верандах. На этом столике также лежали какие-то бумаги. И фото в рамке – ее, Марины, фото.
А у торца кровати стояла ее сумка. Та, с которой она сегодня приехала и которая вроде бы оставалась в доме отца. Миша… Он такой, такой… Миша. И в некоторых вещах вообще не менялся.
- Ты меня уничтожить хочешь? – простонала Марина, уткнувшись лицом ему в грудь, пока Миша ногой захлопывал за ними дверь этой импровизированной спальни.
- Почему, солнце? – он посмотрел на нее с искренним недоумением, проглядывающим и за той безумной страстью, которая пылала в глазах Миши.
Михаил даже насторожился, она поняла это по тому, как замерло его тело под ее руками, и насколько усилилась хватка его и без того не слабых рук. И при этом действительно не понимал, о чем она. Марина видела это по глазам любимого. Его грудь ходила ходуном, а дыхание с шумом вырывалось через нос, но Миша ждал ответа.
Обреченно застонав, она опять зажмурилась, ощущая внутри дикую какофонию противоречивых чувств: вины перед ним, потребности дать Михаилу всю заботу и комфорт, какие только можно дать родному человеку и чего она его лишила своим побегом; своей любви и желания к нему… И в тоже время - понимания, что нельзя, нельзя вновь проваливаться в эту бездну самообвинения и принесения себя в жертву! Это было так непросто, изматывающе. И Марина предпочла сейчас остановиться на том, что обоими, кажется, воспринималось первоочередным: лишь отмахнувшись от настороженного взгляда, которым все еще «сверлил» ее Михаил, она вновь подставила ему свои губы для поцелуя.
И он, совсем по-новому, не настаивал на ответе, требуя до последнего. Хоть и было заметно, что Михаил очень желал бы получить объяснения ее восклицанию. Однако, кажется, и в его случае, имелась более сильная потребность. А также были сделаны выводы из прошлого.
- Мы еще поговорим об этом, - хмуро пообещал ей Михаил в самые подставленные губы и вновь принялся целовать.
Так алчно, так открыто показывая, насколько сильно хочет ее, как нуждается в том, чтобы Марина была близко.
- Обязательно, - чувствуя, что дыхания не хватает, согласилась она. – Мы теперь будем много разговаривать. Очень, - пообещала Марина, и начала покрывать короткими, жадными поцелуями его подбородок и шею, чувствуя, как пробившаяся щетина царапает губы, щеки.
Видит Бог, она скучала и по этому!
- Миша…
Так и продолжая держать ее на руках, Михаил сел на кровать, так что Марина оказалась поверх его бедер. И тут же принялся стягивать с Марины кофту. В этот момент, когда его горячие и большие ладони коснулись ее обнаженной кожи, когда кофта полетела на пол, а вслед за ней отправились и брюки, а ее собственные пальцы, путаясь и дергая, стягивали с него рубашку, – она отключилась от всего, кроме самого Миши. На второй план отошло все, что было между ними, что мучило и душило. Сейчас ей не давало дышать только огромное желание ощутить кожу любимого на своей, вспомнить, как звучит его дыхание, когда между телами нет пространства и влажная, пылающая кожа трется друг о друга. Когда слова не способны передать все то, что рвет грудь от переизбытка, и когда тихое «кричи», произнесенное низким шепотом Миши, забирает любой контроль и сдержанность.