На какое-то мгновение душу посетила неуверенность и неловкость: это был такой огромный рывок в отношениях, учитывая то, что они и не целовались в последнее время. А тут постель и они… полуголые. Она ощущала обнаженными ногами жар его кожи, даже через спортивные брюки, которые Миша одел на ночь, чтобы смущать ее меньше. Через свою футболку. Через ладонь, которая лежала на его голой груди, словно «впитывая» ровные удары сердца Миши. Учитывая то, что в последние недели Марина была почти уверена – он уже не испытывает к ней прошлых эмоций, сейчас ее просто распирало от вихря новых ощущений. И это спросонья. Но ей было так хорошо и комфортно, что неловкость затерялась во всем этом.
Но тут уже сознание затянуло отчаянием и потерянностью прошлого вечера: когда Марине показалось, что она просто отравляет жизнь дорогого и любимого человека, превращает в такую же каторгу, какой стала ее жизнь. И стыд, что не может, не умеет сама справляться, что вчера сорвалась, не зная, как жить дальше и облегчить жизнь Мише. Тут же нахлынула боль от мыслей о смерти мамы. И вина. Вина за то, что жива. Что сейчас ей так тепло и радостно, а мама уже ничему радоваться не может…
И отец… Она все еще не могла думать об этом спокойно, задыхаясь от гнева, новой боли и ощущения его предательства и в отношении матери, и по отношению к себе.
Эти мысли и боль стали привычными, обыденными. Перепады настроения, которыми ей никак не удавалось управлять, хоть она отчаянно пыталась. Они поглощали Марину минута за минутой, и она металась в них, не находя выхода, не зная, как справиться, как найти смысл дальше быть активной и что-то делать. И спросить обычно оказывалось не у кого. Но сейчас, именно в этот момент – Марине было так хорошо от того, что Михаил спал рядом, что она отодвинула весь сонм болезненных эмоций в сторону. Не забыла, не вычеркнула – она не знала, как сделать это. И все еще испытывала вину. Но ей так вдруг захотелось полностью сосредоточиться на новых ощущениях, таких непередаваемо сладких и будоражащих, что она поддалась. Хоть на секунду, на полминуты – позволила себе сосредоточиться на Михаиле. На том, как спокойно и размеренно он дышит во сне; как расслабляется его лицо, сглаживая все напряженные углы и складки, и становится ясно, что он сам еще - молодой мужчина, а не ровесник отца, как это кажется иногда из-за его уставшего и тяжелого от проблем взгляда (в чем Марина также считала себя виноватой). Но сейчас этого всего не было и в помине, и она просто любовалась чертами лица, дорогого и родного для нее; звуком дыхания и какой-то умиротворенностью, которую Михаил сейчас словно излучал. Это все настолько отличалось от переживаний последних недель, что Марине хотелось зажмуриться, будто котенку, и впитывать в себя это тепло, этот покой, умиротворенность каждой клеточкой, каждой порой. Прочувствовать каждым сантиметром кожи.
И, наверное, чтобы достичь этого, сама не вполне ясно осознавая, что делает, Марина легко-легко, невероятно осторожно оторвала ладонь от груди Миши и потянулась к его лицу. Ей хотелось обнять его щеки, прочувствовать, запомнить, кончиками пальцев впитать, чтобы никогда не забыть: какова его кожа на ощупь? Поймать ладонью дыхание.
Однако, видимо, все же ощутив какие-то изменения, Миша прерывисто втянул в себя воздух, крепче сжимая свои руки, обхватывающие Марину, и медленно открыл глаза. Сонно моргнул, повернулся к ней. Их взгляды встретились и замерли, словно совпав, слившись, встав на место, которое им предназначено, и став единой, непрерывной связью от нее к нему, от него к Марине. Он едва-едва улыбнулся, и смотрел на нее так же жадно, непрерывно, словно пытался в себя впитать то, как выглядит Марина.
Ее рука на миг так и застыла в воздухе, как замерла вся Марина, очарованная этим моментом. Но потом она все же поддалась своему желанию и коснулась его лица: провела пальцем по бровям, коснулась лба, «пробежалась» по спинке носа. Спустилась к губам, сейчас расслабленным, а не напряженным, как это бывало обычно. Все это - продолжая смотреть в глаза Миши, наслаждаясь невероятным теплом, которым его глаза лучились. Обвела контур рта пальцем, не понимая, что сама начинает дышать прерывисто. И что ее щеки жаром румянца заливает.
И тут что-то изменилось в его взгляде. Словно жар разгорелся и подернуло маревом. И дыхание Михаила стало глубже, тяжелее, обжигая ее ладонь, все еще лежащую на его губах.