Полина Флер
Сердце василиска
1. Всем нужен василиск
— Не вертись! — сурово прикрикнул Дитер. — Заколдую!
Я замерла, испуганно тараща глаза. Он василиск, он может. Обратит в камень, и буду стоять среди цветущих слив, красивая и вечно молодая. Идеальная натурщица!
Передвинув во рту длинный мундштук, Дитер усмехнулся и выдохнул вместе с дымом:
— Так-то лучше!
Я приняла надутый вид, но хватило меня только на несколько минут. Руки затекли держать белый бумажный зонтик. Полупрозрачный альтарский халатик, расшитый пионами и райскими птицами, так и норовил соскользнуть с плеч. Подпустив в голос слезу, я осторожно осведомилась:
— И тебе совсем-совсем не будет меня жалко?
— Будет, — ответил Дитер, тщательно замешивая голубую краску. — Но только немножко. Совсем. Капельку.
— Жестокий! — возмутилась я. — Разве камень обнимет так нежно, как это сделает живая женщина? Разве утешит, когда плохо? Разве поцелует? Разве родит наследника?
— Тебе мало одного чудовища? — выгнул бровь Дитер, одновременно касаясь кистью натянутого на подрамник холста.
— Мало! — с готовностью закивала я. — Хочу двоих… нет, пятерых маленьких чудовищ! И чтобы все были похожи на тебя!
— Какой ужас! — отозвался Дитер, театрально округляя глаза. — Пять маленьких надутых индюков! Тебе не кажется, что это перебор?
Я задумалась, постукивая ногтем по бамбуковой рукояти зонтика, наконец, кивнула:
— И правда, не слишком ли много радости для тебя одного? Пусть дочки будут похожи на меня.
— Капризули с острыми язычками? — Дитер схватился за сердце. — Мне хватает одной!
— Фу, какой же гадкий у меня муж! — завела я глаза. — И почему ты так не любишь детей?
— Я просто не хочу передать свое проклятие, дорогая, — возразил Дитер, снова переключаясь на картину. — Не хочу той судьбы, что была у меня. Эти косые взгляды… насмешки… презрение… вечный страх!
— Ты теперь можешь управлять силой, — возразила я. — Проклятие снято, нам нечего бояться!
— И все-таки я не уверен, — упрямо ответил он, сосредотачиваясь на портрете и полностью спрятавшись за ним. Дитер умел быть нежным и заботливым, когда хотел, но если ему что-то втемяшится в голову, пиши пропало, он становился непреклонен. Типичный характер типичного вояки, которого все еще называли фессалийским чудовищем и боялись смотреть в лицо, особенно, когда Дитер был без очков.
— Обещаю, — сквозь зубы продолжил он, нервно грызя мундштук, — скоро я обязательно разберусь с этим вопросом. Я отправил прошение в альтарский монастырь, и как только монахи-отшельники согласятся нас принять, мы узнаем наверняка.
Я вздохнула и опустила ресницы. Конечно, когда выходишь замуж за проклятого генерала, всегда есть вероятность, что твои дети тоже переймут проклятие, и ни мне, ни мужу не хотелось рисковать. Но от одной мысли о том, что у меня будет ребенок от любимого мужчины, сердце замирало от счастья, и я готова была ждать, сколько угодно, лишь бы это однажды произошло.
— Ты веришь мне, пичужка? — спросил Дитер, на миг отрываясь от картины.
— Верю, — улыбнулась я, и генерал улыбнулся в ответ.
— Вот и хорошо. А сейчас дай мне спокойно дорисовать волосы!
— Голубой краской? — с подозрением спросила я, глядя, как Дитер снова увлеченно заелозил кистью по холсту.
— Не нравится голубой цвет? — он пожал плечами. — Я могу взять зеленый.
— Ты опять смеешься надо мной!
— Серьезен как камень. И прекрати вертеться, иначе нарисую тебе красные уши.
— Только не красные уши! — возмущенно пискнула я и взмахнула зонтиком, сбив несколько цветков. Белые лепестки закружились, осыпая меня как снегом.
— Спокойно, пичужка. Я художник, я так вижу, — выдув дымную струйку, Дитер отодвинулся от холста, окинул его довольным взглядом и удовлетворенно заявил: — Ну вот, теперь почти готово. Можешь смотреть.
Я сразу отбросила зонт и, придерживая халатик, метнулась к портрету. До этого я видела его картины только в родовом замке герцогов Мейердорфских, наследником которых был мой муж, но при мне Дитер не рисовал. Лишь недавно мне удалось уговорить его вернуться к любимому хобби, и мне нравилось, каким умиротворенным и возвышенным становилось тогда его лицо.
Оттолкнув Дитера плечом, я остановилась перед холстом и замерла, не веря своим глазам.
— О, Дитер! — тихо воскликнула я. — Это действительно талантливо…
Расплываясь в радостной улыбке, я разглядывала собственный портрет, нарисованный нежными акриловыми красками. Дитер изобразил меня в виде альтарской аристократки, неспешно прогуливающейся в цветущем саду, когда солнце только восходит над вершинами гор и золотит облетающие цветы. Мое лицо на картине было немного белее обычного, согласно альтарской моде, но тем лучше с фарфоровой кожей контрастировали рыжие волосы, уложенные в сложную многоярусную прическу и подсвеченные солнцем, и нежно коралловые губы, уголки которых приподняты в улыбке, достойной Моны Лизы.