Марина покорно отщипывала от хлебного ломтика, брала его губами и, как учил отец Агап, долго и с чувством жевала, прислушиваясь к ощущениям и внутреннему голосу.
– А еще можно посолить и положить сверху колечко лука, – продолжал отец Агап. – Вот, смотри как я делаю… Не надо держать его, как бутерброд с красной икрой! Возьми крепко, всеми пальцами, прижми луковку! Так, теперь кусай!
Я бы непременно подавился, если бы меня так дрессировали за столом. Но Марина стоически терпела и добросовестно постигала уроки духовного потребления тленной пищи. Сашка, который с любовью сервировал столы согласно правилам европейского этикета, строго определяя место для салфеток, ложек, вилок, ножей, рюмок и бокалов для воды, теперь с тоской смотрел, как два праведника, сдвинув в сторону порочную посуду и пищу, едят руками хлеб с солью и луком.
Привередливый профессор, морщась и внимательно разглядывая содержимое ложки всякий раз, прежде чем отправить ее в рот, исподлобья наблюдал за отцом Агапом и Мариной, крутил головой, вздыхал и что-то бормотал себе под нос. Я подумал о том, что если он беспокоится о судьбе своей падчерицы, то напрасно делает, ибо ее увлечение – самое безгрешное из всех возможных, если, конечно, это было ее единственным увлечением.
Третий столик, сервированный для молодоженов, все время попадал мне на глаза, как бельмо. Я еще верил в чудо, верил, что неожиданно откроется калитка, и они, обалдевшие от моря и зноя, войдут во двор и сядут в тени зонта.
– Опаздывают? – спросил Сашка, кивая на пустой столик.
Он уставился на меня непроницаемыми стеклами очков. Мне показалось, что в его вопросе прозвучала едва уловимая ирония. Сорвать бы с него сейчас эти дурацкие очки и раздавить ногой!
– Убирай со стола.
– Они не придут?
– Нет, – сквозь зубы процедил я.
– Такой обед! – вздохнул Сашка и, шаркая, поплелся за подносом.
Я продолжал сидеть у стойки и тянуть апельсиновый сок. Моя воля была подавлена, я не знал, что мне делать, и чувствовал, как каждая минута бездействия все плотнее окутывает мое ближайшее будущее колючей проволокой. Я выбрал неверную позицию, и уже понимал, что стремительно сваливаюсь в пропасть, но вскочить, собраться с мыслями, разыскать Анну и вместе с ней начать работу не мог. Что-то удерживало, возможно, страх повторить роковую ошибку, которая два года назад стоила нам с Анной ребенка.
До ужина еще пять часов, думал я, глядя на то, как профессор, нанизав на вилку кусочек отбивной, внимательно рассматривает его. Если Олег и Ольга не выйдут к столу вечером – а они скорее всего не выйдут – то всем моим постояльцам и работникам это уже покажется подозрительным. Начнутся вопросы, на которые я должен буду что-то отвечать. А что Марина? Как долго будет хранить нашу тайну рыжая бестия?
Я нервно дернул головой – мысли мои были глупы, а вопросы наивны. Ну, допустим, она будет молчать еще день, два, три, неделю. Разве это решает проблему? Исчезновение двух людей вскоре заметят не только мои постояльцы. Могут поднять тревогу родственники… Нет, нет, опять не о том я думаю!
Я поставил стакан на глянцевую поверхность стойки. Немного сока выплеснулось, и желтая лужица застыла на черном стекле, как полная луна на восходе.
О чем я? Разве проблема в том, сколько Марина будет молчать? Или в том, как скоро родственники поднимут тревогу? По моей вине погибли двое людей, и с этим тяжким грехом на душе, даже если меня не посадят в тюрьму, я уже не смогу спокойно жить, я до конца своих дней не прощу себе, что не проверил акваланги непосредственно перед погружением, и что позволил Ольге и Олегу оторваться от меня и уйти на глубину.
Рита старательно растирала тряпкой луну. Я глянул на девчонку почти с ненавистью. Она заняла место Анны. Нет, это я заменил ею Анну. Все глупости на земле из-за спешки.
– Вам еще сока?
Я не ответил и потащил свинцовые ноги на лестницу. Идти в милицию или не идти? – думал я, идти или нет? Если пойду, то успокою душу, непротивлением злу стану сродни отцу Агапу и его воспитаннице, но навсегда похороню в себе того Кирилла Вацуру, которого знала и любила Анна. И предприниматель во мне умрет, и, тем более, частный детектив. Уцелеет лишь одна оболочка – трусливая, покорная, жалкая. А если не в милицию, то куда? Останется единственная дорожка через дикие джунгли, тропа одинокого волка, жизнь которого не будет стоить ровным счетом ничего. Нет, по этой тропе я уже нагулялся досыта. Жизнь потрепала так, что до сих пор склеиваю ее из обломков, но она продолжает рассыпаться в руках. Одного ребенка отобрали, второго, неродившегося, убили. Теперь вот еще и Анну потерял.