Я все еще не верю в то, что вижу, хотя с таким же успехом мог бы не верить своему отражению. Лучше Провал, чем такое зрелище! Но я не могу нырнуть в него, не могу закрыться в себе, а только пытаюсь забиться в угол, словно так получится не впустить в себя мысль… что Лесс — Волчица.
Ее взгляд все время казался мне таким знакомым… Потому что я уже видел его. На Волчьей ферме. Только тогда она была совсем другой… Она была — красивой… И сейчас, валяясь скрюченным на полу, раздавленный воспоминаниями, я все равно чувствую боль в сердце от того, как изменилась Лесс. Память ввинчивает в висок ее настоящее имя — Варя.
Я считал, что она погибла при пожаре, но, оказывается, ей удалось сбежать. И теперь я чувствую еще и счастье, кратковременное, пьяное, бессмысленное, потому что именно тот ее побег в итоге и привел меня сюда. Из-за нее Волки знали о каждом моем шаге, о Провалах, о сумасшедшем влечении к Дикарке…
Я замираю, потому что Провал выдает очередную порцию воспоминаний. Я уже видел эту картину — Лесс, стоящую на четвереньках, рычащую, словно дикий зверь. Я уже пережил это!
— Сама это сделаешь? — спрашивает Санитар глухим, каким-то шуршащим голосом — он мерещился мне на ферме.
Лесс кивает, медленно поднимается и забирает горящую лучину.
Я знаю, что будет дальше.
Лесс подковырнет меня ржавым, ненавидящим взглядом, опустится на колено и поднесет лучину к дощатому полу. Я уже видел это.
Стоя по-собачьи, в ошейнике, я пялюсь на Лесс округленными от ужаса глазами.
Но и это еще не предел.
Держа на крючке мой взгляд, она опускает лучину на пол. Бензин вокруг мгновенно вспыхивает — и вместе с запахом гари во мне просыпаются остальные воспоминания из Провалов. Они обрушиваются с такой силой, что я, не выдерживая этой тяжести, подгибаю руки в локтях.
Теперь я помню все — и от этого меня выворачивает наизнанку — и тело, и душу. Воспоминания оглушают, становятся важнее полыхающего пламени.
…Узнав в Провале, что Лесс — Волчица, я вернулся в гостиницу. Ворвался в номер. Размахнулся, чтобы ударить ее, но Лесс успела заехать мне лампой, стоящей на прикроватной тумбочке…
Я машинально касаюсь плеча, на котором все еще не зажили глубокие порезы.
…Потом я поволок ее к двери… на улицу… запихнул в багажник… Когда, съехав с трассы, приподнял крышку — увидел Лесс уже в обличие волчицы. Зверь выпрыгнул из багажника, но бежать ему было некуда — мост, река. Так что я заскочил в внутрь и гнался за волчицей, пока не услышал глухой удар в бампер... Я сбил Лесс. И закопал еще живой.
Это все с ней сделал я сам.
Я убил мою Лесс…
Как она выжила, невозможно представить…
От дыма слезятся глаза, в горле невыносимо першит, меня ломает от тяжелого кашля. Но я все еще смотрю Лесс в глаза.
Я не стану сопротивляться огню.
ЭПИЛОГ
Вера
После того как папа нашел меня, я провела в больнице больше двух недель. У меня было истощение, обезвоживание, солнечные ожоги. А еще, наверное, глубокая эмоциональная травма, потому что каждый день ко мне приходил психолог.
Сначала я отказывалась с ним разговаривать — просто отворачивалась к стене. Все силы я тратила на то, чтобы верить — Никита жив. Отец поклялся, что Охотник, который стрелял в моего Волка, промахнулся.
Также, еще в больнице, папа сказал, что теперь между зверодухами и людьми заключено перемирие. Пока Волки не нападают на людей, Охотники не трогают Волков. И еще одно условие — больше зверодухи не будут создавать пары с людьми. Никогда. Ни при каких условиях.
Означало ли это, что я больше не увижу Никиту? Какой выбор он сделает: единственная любовь или безопасность зверодухов? И какой выбор сделаю я?
На пятый день период самобичевания и депрессии закончился. Я просто проснулась и поняла, что нужно жить дальше и верить, что когда-нибудь все изменится — и я увижу своего Волка. В конце концов, что еще делать девушке с моим именем?
Я стала разговаривать с психологом, ходить на дурацкие процедуры. Едва меня выписали, коротко постриглась, все шпильки отправила в мусорный бак.
И вот на следующее после выписки утро я просыпаюсь в своей детской. Окно распахнуто, ветер покачивает занавески, солнце скользит по книжным полкам. В комнату на цыпочках входит папа, замечает, что не сплю, и целует меня в нос. «Доброе утро, родная!» Он готовит омлет на завтрак, я выжимаю апельсиновый сок, и мы долго сидим за столом, словно пытаемся наверстать последние годы. Потом следует новое утро и десятки других семейных завтраков.