В сентябре мы переехали в свой частный дом на окраине города. Теперь у меня практически нет свободного времени — целыми днями я просиживаю за учебниками, потому что решила завязать с экономикой и стать биологом. А по вечерам мы с папой смотрим советские фильмы, потом долго их обсуждаем, иногда по-настоящему спорим о героях или актерской работе.
Мы не говорим о Волках — ни единого слова. Словно никогда их и не было. Иногда мне кажется, что отец больше не имеет с Охотниками ничего общего.
Моя жизнь спокойная, размеренная и предсказуемая. Но тоска по Никите не исчезает, она словно медленно действующий яд. Я брежу Никитой во сне, чувствую его присутствие днем. Временами тоска становится физически невыносимой. Тогда я дожидаюсь, когда папа уйдет из дома, и достаю из тайника сложенный вчетверо тетрадный лист.
Смотрю и сморю на схему. Так часто провожу пальцами по буквам, что они уже начинают тускнеть. Отмечаю, какой у Никиты аккуратный, ровный — совсем не врачебный — почерк, и каждый раз на глазах наворачиваются слезы.
Я всматриваюсь в этот клочок бумаги, представляя на месте линий глухие леса и широкие реки. Где-то там живут необыкновенные люди с телом человека и духом зверя. Где-то там живет мой любимый Волк.
Алекс
Прутья клетки.
Это было первое, что я увидел полгода назад, когда открыл глаза после пожара. Так себе зрелище — но куда приятнее, чем черти и кипящие котлы.
Я не умер. И это было странно.
Вместо того чтобы сжечь Охотника заживо, Волки посади меня в клетку.
Долгими днями и ночами, собирая информацию по крупицам: обрывкам разговоров, взглядам редких гостей, — анализируя воспоминания, я пришел к выводу, что меня спасла Лесс. Сама подожгла бензиновую дорожку и сама же вытащила из огня, когда я потерял сознание, надышавшись оксидом углерода. Что в ней оказалось сильнее ненависти? Я мог бы предположить, что благоразумие (из меня вышел бы неплохой предмет шантажа или торга), если бы не одно «но». За полгода в моей жизни ничего не изменилось. Я просто изо дня в день мерил шагами клетку, жрал баланду и ходил в ведро.
Кстати, насчет «жрал».
В первый раз меня пришла кормить лично Лесс. Принесла миску холодной размазни, а ложку не дала — мол, ешь как животное. Стояла и смотрела, с издевкой, словно эта игра. Тогда я поднял жестянку и, глядя в глаза моей подружке, съел все — используя ладонь вместо ложки. Еще и пальцы облизал. А потом сжал ладонями прутья клетки, бросая Лесс ответный вызов. Хочешь устроить мне Волчью ферму? Валяй.
— И раз уж ты здесь, может, и ведро за мной вынесешь? — это я уже произнес вслух.
В качестве игрушки я тотчас ей и надоел. Так что с тех пор помои два раза в день мне приносили неказистые, суровые, угрожающего вида молодые Волчицы. Картинка, которая вырисовывалась, говорила, что это скорее не деревня, а военный лагерь.
Единственным моим развлечением стали попытки восстановить хронологию событий с момента моей встречи с Лесс. Я понял, что пожар на Ферме, скорее всего, стал катализатором ее обращения. В значит, именно Лесс в образе волка я видел, прикасаясь к лежащей на боку фуре. Моя лесная девочка устроила аварию, чтобы заскочить ко мне в машину. Это Лесс оказалась хозяйкой «Гольфа», в котором увезли Веру. Бьюсь об заклад, она и дом сожгла, на пепелище которого я побывал.
Думаю, пожар в кафе — тоже ее рук дело. Она спалила его, чтобы инсценировать спасение меня, втереться в доверие. Но этого оказалось мало, так что Лесс еще и залезла ко мне на колени…
Она вовсе не была беспомощной, моя лесная подружка. Это я играл по ее правилам. Повсюду таскал за собой, выбалтывая ценнейшую информацию. Даже позвал на роковую встречу с подземником. Но кто знал, что он утащит меня в Провал?
После того как я худо-бедно восстановил историю Лесс, мне стало совсем скучно, и я начал подумывать о побеге. Это была бы такая увлекательная погоня — Волки, преследующие по лесу Охотника. А то, чем эта погоня могла закончиться… Так я уже умер однажды, мне не привыкать.