– Я же предупреждал, что узнаю, даже если ты подумаешь о побеге, – Никита шагнул ко мне. – Ты могла жить нормальной, вполне человеческой, жизнью – не смотря на свой статус. Единственное условие, которое я поставил: не выходить за периметр двора. Но – нет, тебе захотелось испытать меня. Я так… неприятно… удивлен твоей выходкой… – он тщательно подбирал слова, постепенно оттесняя меня к стене, – что предпочел бы запереть тебя в подвале. Но раз я обещал сарай, значит, будет сарай.
Он говорил без злости, как-то лениво. Мол, сама нарвалась. На что я нарвалась, стало понятно, когда Никита грубо схватил меня за локоть и потянул на улицу. Он и в самом деле собрался меня запереть!
– Я ничего не сделала! Ты ошибаешься! – упираясь пятками в землю, возмущалась я. – И хватит тащить меня, как корову!
– Тогда не сопротивляйся. Все равно бесполезно, – ответил Никита, не ослабляя хватки. – Будь я так глуп, как тебе кажется, меня бы к тебе не приставили. Так что иди, отбывай наказание! – он бесцеремонно втолкнул меня в сарай, предварительно забрав вилы, стоявшие у стены.
Задев дверь плечом, я грохнулась на кучу сена. Дверь захлопнулась, поглотив свет.
Еще пару минут назад я находилась на кухне, пахнущей драниками, а теперь оказалась в темном, набитым сеном сарае, где свободной оставалась площадка пять на семь шагов. Карцер и то, наверное, больше! Я принялась барабанить в дверь.
– Я все поняла! Больше никаких негативных мыслей! Только вернись!
Прислушалась. Тишина.
– Никита, ну пожалуйста! – уже искренне взмолилась я. – Это нечестно! Я же все-таки не сбежала!
– И не сбежишь, – открывая дверь сарая, заявил Никита.
«Одумался!» – обрадовалась я. Но в щель пролезло лишь пустое жестяное ведро – то есть параша. Потом дверь снова закрылась. Хрипнул засов.
– В тебе нет ничего человеческого! – выкрикнула я.
– Спорить не буду! – звук его голоса удалялся.
– И долго мне здесь торчать?!
– Может, час, – послышалось издалека. – А может, месяц. Как ветер подует.
Я опустилась на пол и обхватила колени руками. На меня накатило чувство тревожного ожидания, будто бы эта история с сараем не была просто игрой. Каждая минута лишь усиливала это ощущение. Через пару часов, когда снова раздались шаги Никиты, меня разъедал внутренний холод, хотя вечер был теплый, я грела озябшие ладони о дощатую дверь.
Никита принес миску остывшей овсянки и кружку воды. В этом случае был явный перегиб: думаю, даже в тюрьме кормят лучше.
Следующие часы я коротала в компании мышей и клещей, исследуя сеновал, но только наглоталась пыли. Ни забытых вил, ни грабель, ни хотя бы палки.
Никита вернулся после заката. Забрал миску с нетронутой кашей и принес взамен другую, наполненную тем же, а также ломоть хлеба и кружку молока.
– Не уходи… – попросила я, когда Никита закрыл дверь на задвижку. – Ведь твое присутствие не отменяет моего заточения.
Помедлив, он присел с другой стороны двери и прислонился к ней спиной – так же, как я.
– Скажи, сколько тебе лет? – спросила я, облизывая ложку. Все равно никто не видел.
– Двадцать три, – ответил Никита, и я в который раз почувствовала, как спокойно мне становится от звука его голоса.
– Ты где-то учишься? Работаешь?
– Учусь и работаю, – Никита повернул голову в профиль – и словно стал ближе. Я провела пальцем по щели между досками – будто по его щеке. Этого тоже никто не видел.
– Расскажи.
В ответ – молчание.
– А я – будущий экономист.
Снова тишина. Конечно, он знал мое место учебы.
– Раз не хочешь отвечать, спрашивай сам, – предложила я.
Никита привстал – и у меня замерло сердце: все, надоело, уйдет. Но он лишь устроился поудобнее.
– Чем ты занималась в детстве? Какая-нибудь секция? Эстрадные танцы?
– Балет.
– Балет?!
Я прикрыла рот ладонью, чтобы сдержать смешок. И сделала контрольный выстрел:
– И виолончель.
– Шутишь!
Конечно!
– Я сыграла бы, – как же сложно было произносить такое серьезным тоном! – Но нет виолончели.
– Ты можешь станцевать, – теперь улыбался и Никита.