– Для этого тебе придется меня выпустить.
– Дверь не помешает мне увидеть твой танец.
– …или прочитать мои мысли, – напомнила я, скорее, себе.
– Или прочитать твои мысли, – согласился Никита. – Поэтому ты все еще взаперти.
Некоторое время мы молча сидели по разные стороны двери, но казалось, будто прислонялись друг к другу.
– А ты и в самом деле умеешь быть милым, – вырвалось у меня. – Впрочем, как и жестоким, несправедливым и злобным, – добавила я для баланса.
– Поосторожней со словами, девочка.
– Я не боюсь тебя!
Никита вскочил, одним движением отодвинул засов и рывком распахнул дверь – я невольно вжалась в стену из сена. На меня дыхнуло жаром заходящего дня и запахом свежескошенной травы.
Закат полыхал так ярко, что силуэт Никиты казался черным. Я щурилась от света, пыталась рассмотреть его лицо, но тщетно. Что оно выражало? Что было на уме у Никиты?
– Ты не обидишь меня, – твердо произнесла я.
Никита молчал так долго, что моя уверенность покачнулась.
– Я не обижу тебя, девочка, – наконец, произнес он. – Но ручаться за других не стану. Поэтому обещай: без моего разрешения ты не покинешь границы этого двора.
Неужели он говорил серьезно? Я едва не задала этот вопрос вслух.
Дать обещание похитителю? Сдержать слово, тем самым, возможно, лишив себя возможности оказаться на свободе? Разве такое обещание можно дать в здравом уме? И разве Никита поверит в мою искренность?
И все же что-то было особенное в этом противостоянии свободы и неволи, света и тьмы, в неподвижном исполинском силуэте Никиты, долгой паузе перед моим ответом, которая, казалось, тоже, ждала. И мне на миг показалось, что, возможно, мужчина, стоящий в дверном проеме, и в самом деле, не преграждает мне путь, а защищает меня.
– Хорошо, – для пущей убедительности я кивнула.
– Хорошо?!
– Да. Я обещаю.
Никита оглянулся, будто бы я могла разговаривать с кем-то еще.
– Пойдем домой, – в его голосе звучала радость.
– А по улице с тобой можно прогуляться? – я шла за Никитой едва ли ни вприпрыжку.
– Нет.
– А к Настеньке в гости сходить?
– Нет.
– Ну хоть готовить мне можно?!
– Неа.
Несмотря на любовь Никиты к односложным ответам, мы проговорили с ним до утра. Сначала на кухне, где я за обе щеки уплетала подогретые драники. Потом – на моей кровати, с кружками чая в руках, едва вмещаясь в круг света тусклой настенной лампы.
Никита рассказал о Настеньке, которую знал с рождения, – в буквальном смысле: его бабушка, повитуха, помогла девочке появиться на свет. Дети и росли вместе: хулиганили, пасли коров, охотились, собирали клюкву на болоте. А потом Никита уехал – на целых четыре года. Когда вернулся, родителей Настеньки уже не стало, она сама управлялась по хозяйству и воспитывала младшего брата Стежку – Евстигнея по-взрослому.
Никита с упоением вспоминал детство: дикую, свободную жизнь, утренние рыбалки с отцом, ночевки под открытым небом. Красочные истории переплетались, дополняя друг друга. Они казались увлекательнее любых сказок.
Мой чай давно остыл, но я все еще цедила его: прятала в кружке взгляд, чтобы Никита не заметил, как я любуюсь им, – моим похитителем, тюремщиком, ночным кошмаром. Удивительным мужчиной, искренним, сильным, добрым. Единственным близким мне человеком на многие сотни километров.
Алекс
Солнечный шар треснул, и теперь лавой растекается над зубьями далекого соснового леса. Темнеет стремительно, как в горах. Машины летят по трассе, обдавая меня резким, словно взмах хлыста, светом фар, и исчезают в сумерках.
Поеживаясь, застегиваю байку, хотя кондиционер в номере не работает, воздух густой и теплый.
Железная уверенность, что Вера найдется, сменилась приступом безысходности. Моя Дикарка – в плену у зубастых тварей где-то в полесских лесах, а этот гостиничный номер – небольшой, в меру чистый – только отдаляет меня от Веры. Обычная ночевка. Вынужденная, потому что я просто не знаю, куда двигаться дальше.
По оживленной трассе – такой, на которую я сейчас смотрю из окна – синий «Гольф» мог бы промчаться в первые сутки после похищения, пока мы еще не разобрались «что к чему». Но затем, наверняка, машина свернула на дорогу потише. Неприметная гравейка, петляющая между лесами, полями и чахлыми деревушками.