– Тебя не было ночью. Отрабатывал наш завтрак? – спросила я, напрочь позабыв все установки. И еще не договорила, как поняла, что совершила огромную ошибку.
Он так глянул на меня... В тот момент Никита не был похож на Волка, он был человеком, который хотел сжечь меня взглядом, и на долю секунды мне показалось, что ему это удастся.
Никита скомкал салфетку. Медленно, очень тщательно вытер губы. Сжал салфетку в кулаке и положил ее на стол так, словно она была неимоверно тяжелой.
Потом все также медленно поднялся – и вышел из кухни.
Больше ни слова.
Он отправился к гаражу. Даже не стал искать ключ: схватил камень, подпирающий дверь, и несколько раз с такой силой ударил по навесному замку, что тот раскололся. Вытащил из тумбы здоровенный нож в кожаном чехле, запихал его в рюкзак вместе с одеждой. Заскочил на велосипед – и исчез за забором.
Я злилась, страдала, тосковала – но все сводилось к тому, что я жутко жалела о сказанном. Что мой намек значил в его мире? Чего я коснулась? Я думала, думала – и не могла придумать, как вымолить у него прощение.
Боковым зрением я уловила в окне тень, перемахнувшую через забор. Колыхнулись ветви груши. Визит после ухода Никиты – не к добру.
Стежка вошел в дом, воровато оглядываясь, но на предметах взгляд не задерживал.
– Как тебе у нас, Охотничья дочка? – с прищуром спросил Стежка, не вынимая рук из карманов.
– Нормально, – сдержанно ответила я.
А стоило промолчать. Волк тут же уцепился за мой ответ.
– Нормально? И как тебе наша вода? Наша еда? Как тебе парное молочко, которое Настена носит? Вкус-сненько?
Волчонок говорил – и в паузах щелкал зубами. Он уже попал на нужную волну. Теперь, чтобы его ярость крепла, мне было достаточно просто находиться с ним в одной комнате.
– Значит, нравится тебе у нас? А нам у нас тоже нравится! И знаешь, мне неохота валить, когда твой папаша сюда доберется.
Он все приближался ко мне, пританцовывая, и я уловила ту же плавность движений, которую наблюдала у моего Волка – и ту же внутреннюю ярость. Только Никита умел себя сдерживать. А Стежка напоминал груженый вагон, который столкнули с горы. У подножья горы стояла я.
– Волкам не в чем меня обвинить, – я отошла за стол.
Волчонок двинулся ко мне, я – от него. Тогда он тоненько улыбнулся и в один пружинистый прыжок перемахнул через стол: не сбежишь.
– Да, пока ты ничего не сделала. Но сделаешь. Ты – бомба замедленного действия. У тебя внутри часики тикают, – он, не глядя, открыл ящик стола – и взял нож. Давай-ка, остановим твои часики. А? Что ты теперь скажешь?
Он молниеносно оказался возле меня и пережал мне горло ладонью. Другой рукой воткнул нож в бревенчатую стену, прямо у мочки моего уха.
Я должна была промолчать. Обязана. Ради спасения собственной жизни. Но то, что я поняла в тот момент, было настолько важно, что слова вырвались сами.
– Я скажу, что на Волков охотятся из-за таких, как ты!
Он замахнулся – я зажмурилась. Но ничего не случилось. Я открыла глаза. Волчонок все еще смотрел на меня в упор, его рот искажала гримаса отвращения.
– Повтори!
– Никто бы не охотился на Волков, если бы они приставляли людям нож к горлу!
Стежка крепче сжал рукоятку. Стоял и сопел, едва не упираясь в мой лоб своим.
– Волки никогда не убивали человеческих детей… – процедил он. И вдруг отступил на шаг. – Ладно, твое заточение кончилось. Сама не смогла сбежать, так я тебе помогу.
В первую секунду я обрадовалась, но радость сменилось тревогой еще до того, как я поняла, в чем дело.
– Где Никита? – спросила я. Голос не слушался.
– Никита следует за стаей. Он тебе свободы не даст. Сейчас ты в безопасности, а через пять минут, если будет отдан приказ… Возможно, у тебя нет и пяти минут.
– Пожалуй, я откажусь, – медленно проговорила я. Будто плохо знала: Волки не признают отказа.
– Почему? – искренне удивился Стежка. – Из-за него? Ты же не станешь Волчицей, а он не станет ручным. Вам ничего не светит.