– А я-то думала, что напитки в таких кубках предназначены как раз для того, чтобы сознание замутнить.
– Это с какой стороны посмотреть, – Никита сделал глоток. – В каком-то смысле Волчарка воздействует, как алкоголь: то, что тебя угнетает, мучает – все это отходит на второй план. Но есть и другой эффект. Как бы тебе объяснить… – он тихонько щелкнул пальцами, подбирая слова. – Твоя интуиция словно начинает работать с удвоенной… утроенной силой, – Никита сделал еще один глоток. – В том эмоциональном состоянии, в котором я сейчас нахожусь, мне точно не стоило бы это пить. Но не думаю, что иначе ты бы согласилась попробовать. Ну, так что? – он протянул мне кубок.
Я взяла его вместе с теплом Никитиной ладони. На ободе кубка, там, где его касался губами Никита, остался влажный след. И мне неимоверно захотелось тоже коснуться того места губами. Но я сдержалась. Слегка поболтала прозрачную, карамельного цвета жидкость. Благоразумие – прежде всего. Особенно, когда принимаешь кубок с неизвестным напитком из рук зверодуха.
– Разве я должна участвовать в обряде? Санитар говорил только о моем присутствии.
– Если дословно, то Санитар сказал, чтобы я взял тебя с собой, – ответил Никита, прикрыв глаза. – …Если не собираешь пить, верни.
Он протянул руку, но кубок я не отдала.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Я думаю… – он открыл глаза и посмотрел на меня каким-то уже другим взглядом: пристальным, острым, будто проникающее ранение. – Я думаю, что выбор останется за тобой. Никто не сможет заставить тебя, если ты сама не захочешь.
– Обещаешь? – я поднесла кубок к лицу. Напиток резко пах дикими цветами и сосновыми иглами.
– Обещаю, – ответил Никита так мягко и одновременно решительно, что у меня защекотало под ложечкой.
– Тогда ладно. Буду учиться тебе доверять, – я зажмурилась и сделала большой глоток.
Горло словно опалило расплавленным свинцом. Я зажмурилась, закашлялась.
– Куда ты так торопишься, девочка? – Никита забрал кубок и погладил меня по спине. Я даже не сразу почувствовала его ладонь – так мне было гадко от напитка. – Если уж согласилась прыгать со мной с самолета, хотя бы парашют надень. Бесстрашная ты моя, – с улыбкой в голосе произнес он.
Тем временем горечь во рту уменьшилась, осталось лишь ощущение легкого холодка, как после мятной конфеты. Немного кружилась голова. От живота по всему телу солнечными лучами разливалось тепло. Но горячее всего было от Никитиной ладони, которая продолжала гладить мою спину.
– Еще! – скомандовала я.
Никита протянул кубок.
Больше он не касался меня, но расстояние между нами было таким ничтожным, что, скорее, связывало нас, чем разъединяло. Я чувствовала его близость теплом на коже, покалыванием невидимых иголочек и завязью в солнечном сплетении. И в тот момент мне казалось, что самое страшное в моей жизни – исчезновение этой близости.
Я пригубила из кубка, словно хотела этой горечью затмить другую, душевную. Теперь волчарка не показалась мне гадкой. Может, слишком пряной, перенасыщенной запахами и вкусом – но не гадкой.
– Жаль Стежку… – вырвалось у меня.
– И мне, – тотчас же откликнулся Никита и забрал кубок. – Моя очередь.
– Ты будешь скучать по мне, когда я сбегу? – поинтересовалась я вслух, а про себя подумала, что надо бы вспомнить этот вопрос, когда действие волчарки пройдет. Потому что, возможно, сейчас я говорила не то, что следовало.
– Вряд ли, – ответил Никита – и в ту секунду, пока он не продолжил, я побывала на самом дне разочарования. – Не думаю, что Волк без головы не может скучать. А если ты сбежишь, пощады мне точно не будет. Но! – он поднял указательный палец – настолько не свойственный Никите жест, что я хохотнула. – Пока моя голова остается при мне, каждая минута без тебя – горше волчарки. Это правда, – он пригубил напиток и опустил руку с кубком так, что наши пальцы соприкоснулись – и меня словно жаром из печи окатило. – Но ты не сбежишь, – подытожил он.
– А что меня удержит? Ну, кроме тебя? – я вошла в раж. – Явно не ваши взгляды исподлобья, двери без замков и низенькие заборы. Я дочка охотника. Я отлично ориентируюсь в лесу, неплохо умею орудовать ножом и стреляю из ружья так же метко, как и мой отец.