У меня от этой исповеди мурашки побежали по коже. А Катя спокойно выслушала историю о безумстве Медведя и убийстве близкого человека. Для нее слово «испугался» было достаточным оправданием.
— Тимоша случайно убил моего папу, потому что еще не умел себя контролировать. Голод у зверодухов не то что у людей. Он сводит с ума, — разъясняла Катя, ковыряя палочкой в костре. — Но настоящим зверем в этой истории оказался вовсе не Мишка, а бабка-ворожея, которая развлечения ради сказала жителям деревни, будто бы на меня навели порчу. Так что не зверодухи, а люди оставили меня замерзать на улице. Тогда Тимоша забрал меня к себе и до весны я жила у Медведей — которые больше, чем любые другие зверодухи, избегают общения с людьми. Это отец Никиты помог Тимоше убедить его семью принять меня. А потом, когда метель утихла, Медведи пристроили меня в другую деревню. Тимоша поселился рядом, чтобы приглядывать. С тех пор зверодухи — моя семья.
Несколько секунд вокруг костра царила тишина, только потрескивали угли и пищали комары, прорываясь сквозь дым.
— Ладно, ребята, у этой истории счастливый конец, — прервал молчание Никита. — Смотрите, какой ужин у нас получился! Налетай!
Мы с Катей клали куски мяса на ломти хлеба и с упоением уплетали «бутерброды». Никита с Тимошей зубами стягивали с шампуров крупные куски.
Мы ели шашлыки вприкуску с хлебом, испеченным в деревенской печке. Макали в соль печеную картошку, выращенную здесь же, за домом. Пили квас, настоянный на зернах.
Я насытилась быстро, легла, подперев щеку кулаком, и сквозь языки огня наблюдала, как Волк игрался с Катей — словно щенок, на четвереньках, вился вокруг нее, то и дело норовил укусить за щиколотку. Она отмахивалась, говорила строго: «Я уже взрослая!» — и заливалась смехом.
Это был мой лучший вечер за последние годы.
Глубокой ночью, когда гости ушли, я пересела на скамейку, натянув до бровей капюшон ветровки — спасалась от комаров. Полная белая луна с голубыми прожилками ползла по черному небу.
Волк сел рядом, протянул пакет тыквенных семечек. Улыбаясь, я взяла жменю.
— Мы словно две старушки, — сказала я, выплевывая в ладонь лузгу.
— Мы словно люди, выросшие на этой земле, которые едят то, что дает эта земля, — ответил Никита.
Мы… От этого слова, произнесенного его голосом, стало тепло и радостно. Я подвинулась к Волку плотную, плечо к плечу, и посмотрела на него полушутя-полусерьезно. Никита не отодвинулся, только глубоко вздохнул — не печально, а как-то безысходно. Что ж, для начала и этого было достаточно.
Рассвет мы встретили вместе.
Алекс
Город дремлет. Гаснут фонари, рассвет еще блеклый, болезненный. Огромный дом, все его сотни ячеек, словно извлеченные из ульев соты, распахнуты перед каждым, кого интересует мед. Под утро жильцы спят особенно крепко, словно все они дети. Я мог бы войти в любую квартиру, подобраться к любой кровати. Этажом ниже, этажом выше. Или в том доме напротив.
Сам я только проснулся, лежу на несвежей простыне рядом с русоволосой Крис, закинувшей на меня руку так, словно я ее собственность. Двумя пальцами перехватываю ее запястье и осторожно перекладываю руку на кровать.
Первым делом я подхожу к окну и через подзорную трубу оглядываю пейзаж. Мертво. Пока изучаю окна дома напротив, в них начинает разгораться рассвет. Медленно заползает на стекла, перетекает с одно ряда на другой, словно пожар. Полыхает так ярко, что у меня начинает рябить в глазах. Тогда я принимаюсь за изучение своего нового жилища. Бесшумно выдвигаю ящики письменного стола и комода, копаюсь в мусорной корзине, заглядываю под кровать, проверяю одежный шкаф, шарю по полкам.
Книги — сплошь дамские романы. Газеты — исключительно рекламные, такие бесплатно бросают в почтовые ящики. Одежда с рынка. Коробочки-флакончики-тюбики… В хрустальной пепельнице в шкафу блестит широкое золотое кольцо, надо полагать, обручальное. Но у Кристины на пальце нет следа. И ни одной семейной фотографии. Разведенка? Все просто и уныло. Еще полкомнаты не прошел, а уже стало скучно.