Спохватываюсь.
— Конечно!
Открываю верхние шкафчики, но дядя Юра останавливает меня — в нижнем, самом узком. Там и кофе, и джезва.
Включаю конфорку. Вот интересно, в спальню он тоже заглядывал? Когда-то именно дядя Юра учил меня проводить обыски, на что обращать внимание и как интерпретировать полученную информацию.
— Ты не отвечаешь на звонки. Вот, решил сам заскочить, — он втягивает дым с таким наслаждением, что у меня проскакивает мысль о сигаретах.
Мне нечего на это ответить. Да он и не спрашивает.
Варю кофе в полной тишине.
— Вчера вечером я нашел в своем почтовом ящике снимки Веры, — дядя Юра стучит пальцем по дну перевернутой трубки, высыпая табак на блюдце. Затем достает из сумки белый чистый конверт — без надписей, марок и штемпелей. — Принесли сами. Наверняка наблюдают за домом.
Я ставлю чашки с кофе на стол, выхватываю конверт и машинально подношу его к носу, чтобы почувствовать запах. Верин отец мягким движением опускает мою руку.
— Никакого особого запаха. Ни пятен, ни разводов, ни отпечатков. Обычный конверт. А в нем — обычная фотобумага.
Вынимаю черно-белый снимок — и сердце отзывается тихой тупой болью.
Я вижу Веру, сидящую на скошенной траве. Резиновые сапоги, блузка и юбка. Волосы выбиваются из-под косынки. Моя девочка подставляет лицо солнцу, глаза прикрыты, уголки губ чуть приподняты в улыбке. Я словно чувствую, как солнце гладит ее кожу, и невольно сам провожу по ее лицу на фото подушечкой пальца.
Она выглядит счастливой.
Это совсем не сочетается с теми образами, которые постоянно крутились в моей голове. Счастливая?!
— Это предупреждение, сынок, — словно издалека звучит голос дяди Юры.
Я нахожу в себе силы оторвать взгляд от снимка.
— Предупреждение… о чем?
— О том, что ее блаженное состояние может закончиться в любой момент — и тогда мы получим совсем другой снимок. Или о том… — он принимается разбирать остывшую трубку, — что она может остаться с ними. По доброй воле.
Из меня вырывается смешок. Я трясу головой и бросаю снимок на стол.
— Что касается первого варианта — они животные, но не дураки. Зачем зверодухам измываться над ней или убивать? Просто чтобы показать, на что способны? Это мы и так знаем.
— Поэтому второй вариант вероятнее. Они не станут убивать ее, а сделают частью своей стаи. Для нас это почти одно и то же.
По спине пробегает холодок.
— Вы имеете в виду обряд инициации? Тот самый, описанный в дневниках вашей жены? Но разве его возможно провести с человеком? И… по принуждению?!
— Посмотри на фото, — дядя Юра припечатывает фото указательным пальцем. — Принуждения не будет.
— Вера не согласится!
Дядя Юра откидывается на спинку стула. Он снова спокоен и расслаблен.
— Вера просто не поймет, что происходит. Она не читала дневников. Она до похищения даже о зверодухах не знала.
— Вера умная. Вы не думае…
Дядя Юра так глянул на меня, что слова застряли в горле.
— Ее мать тоже была умной.
Я прикусываю язык. Не представляю, как разговаривать с Вериным отцом на эту тему.
— Думаю, — спокойным тоном продолжает он, — что Волки все провернут тихо и мягко. Того Волчонка с наброска к ней подослали не просто так, и механизм уже тогда был запущен, раз моя умная Вера открыла зверодуху дверь. Ну вот скажи, разве не было другого способа ее выкрасть? Но они подослали не матерого Волка вроде Санитара, а вполне очеловеченного, молодого, смазливого. Они хотели, чтобы Вера не боялась, чтобы она с ним сблизилась.
Перед глазами мелькает видение — ее распущенные волосы струятся между мужскими пальцами. Я трясу головой.
— Вы считаете, ей хотят подыскать пару?
— Я считаю, что Волчонок, которого она рисовала, и есть ее пара. Только подумай, какая это красивая изощренная месть, — продолжает дядя Юра, и единственное, что он делает при этом — сцепляет на столе руки в замок. Ни единой эмоции на лице. Даже тон голоса не изменился, все такой же спокойный, размеренный.
Я резко отворачиваюсь. Мне кажется, что сейчас я и сам зверодух, что из меня рвется волк, процарапывает когтями путь, рвет мне легкие, печень, кишки…