В холодильнике оказалось столько всего, что, наверное, можно было накормить стаю. Хозяин поставил на стол блюдо с цыпленком табака. Волки набросились на еду. Казалось, голод объединял их больше, чем родство духа.
Мне досталась ножка. Обкусывая ее, я разглядывала фотографии на стене. Вот хозяин квартиры в сомбреро, с маракасами. Вот он в смокинге, обнимает девушку в вечернем платье. Я не считала себя спецом, но могла биться об заклад — девушка была Волчицей. Этот взгляд, эту стать не перепутаешь. На третьей фотографии он в белом костюме пел на стене рядом с Иосифом Кобзоном. Вот почему его лицо показалось мне знакомым! Я видела его по телевизору. Руслан? Рустам?
— Руслам Роза, — прочитал мои мысли певец и, размахивая цыплячьей косточкой, как дирижерской палочкой, напел мотив, которого я не знала.
Никита усмехнулся.
— Но это в прошлом, — зыркнув на Никиту, сухо продолжил наш спаситель. — Уже полгода как я снова Саша Кустов.
— Руслам Роза вам больше подходит, — заметила я.
Он улыбнулся и изящным движением отломал крылышко цыпленка.
— Кто б спорил? Только сейчас для Волков неподходящее время, чтобы «светиться». Знаешь ли, инстинкт самосохранения еще никто не отменял. Своя шкура дороже мишуры.
Никита мельком глянул на меня и перевел взгляд на Руслама.
— За тобой следили? — спросил Никита, вытирая пальцы салфеткой.
На его тарелке возвышалась горка обглоданных косточек.
— За руку никого не поймал. Но последние три месяца перед уходом такое ощущение было… будто на меня прицел навели, разве что красная точка не светилась, — Руслам ткнул пальцем себе в лоб. — Доходило до смешного — в гостинице в душе дверь стулом подпирал. Если придут, думаю, хоть халат успею надеть, — он бросил недоеденное крылышко в тарелку. — Хотел затеряться среди людей, Москву на Пинск променял. Живу мирно, никого не трогаю, из толпы не выделяюсь, — он обвел глазами скромную — по меркам «звезды» — кухню, нашпигованную техникой. — Ну, разве что норку свою поприятнее обставил, так я же никого сюда и не вожу. Даже мясо в разных магазинах покупаю, чтоб не сразу много — вдруг какой продавец приметит. А тут вы.
— Но нам ты открыл, — заметил Никита.
— А что, был выбор? Ты в мою дверь ломился и уходить не собирался. А так еще, может, пронесет, — Руслам подошел к окну и отвел пальцем край занавески. — Завертелось чего-то, а чего — не поймешь. Столько лет жили себе и жили. Всегда были те, кто к нам приглядывался, но так, чудаки, их никто всерьез не принимал. А теперь прямо давит все, — он обернулся. — Волк, ты же знаешь это чувство? Давит, — он потер майку в области сердца. — Хоть в лес иди. Но почему я должен уходить? Кому я что сделал? Не убил, не своровал. А что натворили вы?
Никита снова мельком взглянул на меня и не ответил на вопрос.
— Лучше расскажи, как мы от тебя будем сбегать. Через окно — высоко. Через подъезд — глупо. Какой у тебя собственный план на случай побега?
Руслам помялся. Пострелял глазами.
— Тремя этажами ниже, в самом конце коридора, у меня есть еще одна норка. Там прямо перед окном растет клен, такой густой, что летней ночью через него даже свет фонаря не пробивается. Если дождетесь темноты, если будете тиши мыши, никто и не заметит, как вы спускаетесь по веревочной лестнице.
— Веревочная лестница?! — я перестала жевать. — Это ж какой она длины?
— Как раз такой, чтоб не расшибиться, спрыгивая с последней ступеньки.
— Так надо сейчас же и бежать! Чего мы ждем?!
Рустам театрально закатил глаза.
— Какая ж ты прыткая! За домом голое поле, при свете будете как на ладони. А еще днем под окнами дети, мамы с колясками. Ментов вызовут как пить дать, мамаши здесь нервные.
— Значит, ждем темноты… — Никита устало откинулся на спинку стула.
— А у нас есть столько времени? — осторожно спросила я.
Рустам сыто сложил руки на выпирающем животе.
— Ну… это уж как повезет. В подъезде сто двадцать квартир, за каждой не присмотришь, так что караулят выход, может, еще за окнами приглядывают. Сейчас тихо, маловато у них народа. А когда остальные подтянутся, черт его знает. Надеюсь только, что вас тогда уже здесь не будет… Так от чего вы бежите?