— Хочу услышать историю до конца, — измененным слезами голосом ответила я.
Никита тяжело, глубоко вздохнул.
— А это почти конец. Мой отец выбрал твою маму. А что выбрала твоя мама, мы не узнаем никогда. Она попала в аварию, когда ехала к твоему отцу, чтобы рассказать о своем решении.
Я обхватила руками шею Никиты и уткнулась носом в его плечо. По щекам текли горячие слезы. Это не было похоже на обычный плач — словно мне хотелось сбросить с себя какой-то груз, но не удавалось. Я всхлипывала, отчаянно и безысходно. Мне казалось, что мама умерла снова, и я опять переживаю ее смерть.
Как же так вышло, что я ничего не заметила? Просто мама стала реже бывать дома, а папа помрачнел, но это не насторожило меня — в целом-то жизнь не изменилась. Те же шумные дни рождения, те же шашлыки по субботам у Кругловых на даче — просто без мамы. Она возвращалась уставшая и словно немного потерянная. Но так же крепко меня обнимала, так же нежно разговаривала. Иногда я ловила на себе ее долгие задумчивые взгляды. Неужели в те мгновения она думала, что может оставить меня? А теперь я иду по ее пути — бросила папу, влюбилась в Волка.
Никита смотрел на меня очень нежно, преданно и в то же время решительно и твердо. В его взгляде не было ни жалости, ни сочувствия.
— Как и твоя мама, ты уже сделала выбор. Слезы только делают тебе больно, — спокойно произнес он.
Раньше я могла бы обидеться или разозлиться на Никиту, но теперь пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок.
Его слова встряхнули меня.
Мы смотрели на мир по-разному, но чем больше я узнавала Никиту, тем ближе мне был его угол зрения. Это завораживающее умение — быть чувствительным, даже сентиментальным и в то же время, когда нужно, уметь отрезать одним ударом. Выбор — и ответственность за свой выбор. Я сама приняла решение, меня никто не заставлял, так к чему эти слезы? Какой смысл думать о самолете, когда уже спрыгнул с парашютом? Такие мысли только мешают сосредоточиться на полете.
Я вернулась на кухню и по привычке плотно прикрыла за собой дверь.
— Никита, давай обсудим план побега.
Алекс
Нутром чую — мне надо быть там, с этим раненным испуганным зверьком, не понимающим, где враги, а где друзья.
Я столько времени искал этих двух женщин, и теперь они обе нашлись. Но в данных обстоятельствах это удача или невезение? Задаю вопрос сам себе и оставляю без ответа. На философию времени нет.
Нахожу нужных людей. Двое могут приехать в Пинск в течение пары часов. Еще несколько — чуть позже. Пока они едут, курсирую вдоль дома, где прячется Вера, с мобильником возле уха. Ни на секунду не выпускаю подъезд из поля зрения.
Верин отец не отвечает. В тех тоннелях, где он ищет подземника, мобильный не тянет.
Я не рискую вернуться в квартиру на свой наблюдательный пост — к подзорной трубе и списку жильцов — потому что уверен: именно в эти минуты беглецы выскользнут из моих рук.
Время замедляет ход, словно лопасти только что выключенного мотора. А потом и вовсе останавливается. Секунды, кажется, бегут сами по себе, не отражая реальности, вроде симуляции в компьютерной игре.
Наконец приезжают мои солдаты. Коротко даю указания — и вот я уже в джипе, жму на газ. Вера в ловушке. Ей не уйти, не спрятаться, нужно только больше людей, чтобы перетрясти этот муравейник. Дикарка уже со мной. А Лесс я нужен.
Мчусь в отель, куда ее притащили. Меньше ста километров от Пинска. Как она здесь оказалась?
По ступенькам несусь так быстро, будто хочу оказаться в номере прежде своего тела. Наблюдатель открывает дверь и пропускает меня.
Номер идентичный тому, где мы жили. Окна зашторены. Воздух тяжелый, концентрированный, словно газ в баллоне.
Лесс сидит на краю кровати, опустив голову. Волосы закрывают лицо. Я делаю шаг к ней. И одновременно с выкриком охранника: «Не подходите!» — Лесс совершает невероятный для ее положения прыжок. Я мог бы еще успеть отскочить — если бы знал, что она вопьется зубами мне в плечо.