Машинальным движением он отделяет стволы от ложи. Направляет их к свету. Ворочает — просматривает поверхность со стороны обреза. Уверен, на ней ни выхватов, ни вмятин, ни раздутий. Его ружья всегда самые лучшие.
— Ты был с Верой в одном подъезде, — спокойным тоном продолжает он, не глядя на меня. — С Верой и ее щенком. И просто свалил? Ты должен был выломать каждую дверь, всех допросить, заглянуть в каждый шкаф, под каждую кровать.
— Но по закону…
— По закону! — взрывается он. — По закону ты мог оставить охранника у подъезда и пойти по квартирам! Должен был проверить списки жильцов — которые я достал, пока ты шлялся по барам. Ты должен был найти Веру! А ты уехал. Уехал! И это еще не все, — продолжает дядя Юра, хотя я и движения лишнего не сделал. — На поиски какой девицы ты отправил моих людей — тех людей, которые должны были искать мою дочь?
Вот теперь точно незачет.
— И чему ты улыбаешься, пацан? — Он с таким пренебрежением произносит последнее слово, что на долю секунды мне кажется, будто передо мной незнакомец.
— Это личное, — вроде как безразличным тоном отвечаю я и сжимаю зубы.
— Послушай меня… — а дальше дядя Юра, можно сказать, мой второй отец, от которого я в жизни не услышал крепкого словца, произносит краткую речь, содержащую нецензурных выражений больше, чем обычных слов. Некоторые из его красочных оборотов я услышал впервые.
Суть этой тирады заключалась в том, что он ради дочери пойдет на все, а я… недалекий парень, не зрю в корень проблемы.
— Больше отсюда ни ногой, ты понял? — он поднимает на меня тяжелый взгляд.
В нем столько внутренней силы, столько жестокости и воли, что рядом с ним мой отец кажется не Охотником, а просто человеком, коллекционирующим ружья. Даже отцом рядом с дядей Юрой кажется ненастоящим. Мой — слишком мягкий, добренький, управляемый. Неудивительно, что воспитывал меня дядя Юра. Вот и сейчас, пока мой папаша выполняет его очередное задание, я стою здесь как мальчик.
— Понял, — говорю.
Что еще делать? Спорить? Артачиться? Если уж собираюсь поступить по-своему, сделаю это тихо.
Я направляюсь к двери, но замираю на полпути.
— В чем дело, — спрашивает дядя Юра, умудряясь задать вопрос без вопросительной интонации.
— Откуда запах гари? — Я оборачиваюсь.
Вонь такая явственная… Она возникла из ниоткуда, и, кажется, ее источник в этой комнате, а не на улице.
— Здесь пахнет только деревом и оружейным маслом, — отвечает дядя Юра.
— Отчетливый запах гари... — оглядываюсь.
— Еще что-то чувствуешь? — с едва заметным волнением спрашивает дядя Юра. Или видишь?.. — и только теперь я понимаю, о чем он. О моих Провалах. О том, что я могу вспомнить.
— Когда почувствовал запах, я на мгновение увидел, как дом горит. Изнутри.
— Вроде корпуса фермы, что сгорел в прошлом году? Или, может, там был этот дом?
— Не-е-ет... — я задумываюсь. — Обычный деревенским дом, разве что окна показались меньше обычного. И мебели вроде никакой. И еще запах такой странный… Бензин горит.
— Еще что-нибудь?
Понимаю его нетерпение. Возможно, это осколок будущего, связанного с Верой. Только больше я ничего не видел. Качаю головой.
— Но ведь ты ничего здесь не трогал, верно? — допытывается он.
— Не трогал. Это что-то другое…
Слова с трудом выкатываются из пересохшего горла. Видения без прикосновения к предметам — это что-то совершенно новое. Ощущение такое, будто стою в центре минного поля и понятия не имею, в какую сторону можно сделать шаг, чтобы при этом не взлететь на воздух.
— Значит так… — дядя Юра машинальным жестом почесывает чисто выбритый подбородок. — Машина певца, на которой уехала Вера, до кордона не добралась — свернула на проселочную дорогу, след после дождя четкий. В ближайшее время на трассу они вряд ли сунутся, а значит, перед ними на многие десятки километров — поля да леса. Я отправляюсь за ними. А ты остаешься здесь. Никуда не уезжай. Даже за ворота не выходи. — Он смотрит на меня, будто я рыбка в аквариуме. Чахлая такая, обреченная. — Все ясно?
Снова киваю и сбегаю из этого дома.