— Розамунда, — выдохнул он, прижимаясь лицом к ее мягким рыжеватым волосам.
Черт! Он не умел успокаивать. Он мог по пальцам пересчитать случаи, когда делал это. Она подняла лицо и стала целовать его легкими как перышко поцелуями, пробуждая в нем желание.
— Я стараюсь быть верным другом, — прошептал он, поднимая голову и отвечая на ее поцелуи.
— Все ушли, а ты пришел навестить меня, — все еще дрожащим голосом шептала она, пытаясь развязать его галстук.
— Надо успокоиться, — попытался он остановить ее, напрягая все свои мышцы, чтобы прийти в себя и немного перевести дух.
— Я и хочу, чтобы ты меня успокоил, — возразила Розамунда, стягивая с его шеи и бросая на пол галстук. Она начала расстегивать пуговицы на его жилете, и Брэм решил, что он уже вынес больше, чем можно ожидать от любого порядочного человека, и поцеловал ее жадным горячим поцелуем. Где-то в голове у него мелькнула мысль, не таким ли образом она снова мстит Косгроуву — на этот раз за то, что он сделал, чтобы загнать ее в спальню. Прикосновения ее рук, расстегивавших его панталоны, прогнали все мысли о том, почему она это делала.
Брэм вынул шпильки из ее волос, и рыжая волна каскадом скатилась на его руки.
— Сегодня ты одета немного старомодно, — заметил он, собираясь спустить с ее плеч лиф платья.
— Так и было задумано.
Он чуть не пошутил, что чем больше на нее надето, тем интереснее раздевать ее, но вовремя спохватился. Брэм Джонс прибегал к таким словам, когда ему хотелось соблазнить женщину. А эта девчонка уже запустила руку… «Что же ты творишь?» — чуть вырвалось у него, когда ее тонкие пальцы обхватили его пенис.
— Только не дразни его, он рвется туда, где и должен быть. Ты этого и добиваешься.
— Извини, — прошептала она, убирая руку и сбрасывая на пол его одежду.
Он сам снял через голову рубашку, повернул Роуз спиной к себе и быстро принялся расстегивать оставшиеся пуговицы. На ней было наверчено больше одежды, чем покровов на мумии и чем бы ему хотелось видеть на ней. Нехорошо.
Как только он покончил с пуговицами, он спустил ей рукава и повернул ее так, что его губы оказались на ее левой груди. Что бы ни заставляло ее хотеть его, в любую минуту она могла опомниться, и он торопился.
Подняв на руки, он почти бросил ее на кровать и, задрав платье, оголил ее бедра, а она приподнялась, чтобы помочь ему. Теперь он спустил свои панталоны.
— Твои сапоги, — шепнула она, когда он подвинул ее к краю кровати.
— Оставь их! — прорычал он, скользнув внутрь ее, упиваясь ощущением ее теплого тела. Стоя у края постели, он быстро и сильно двигал бедрами, а руками обхватил ее груди. Ее соски отвердели, и он снова наклонился и стал целовать их.
Издавая стоны в ритм с его движениями, она ухватилась за его волосы.
— Брэм!.. — чуть не задохнулась она, и наступил оргазм.
Жар, от которого вскипала кровь, охватил Брэма. Он словно забыл о своей обычной нежности и в самой ее глубине обрел свое облегчение. Блаженный святой Христофор! Черт знает, что она творила с ним, и как бы ему ни хотелось в этом признаваться, ему это нравилось. И еще ему нравилась Розамунда Дэвис.
Он лег рядом с ней и накинул на них обоих одеяло. Когда она положила голову на его плечо, а рукой обняла его грудь, у него возникло странное ощущение, что ему хочется, чтобы время остановилось.
Ему было необходимо избавиться от этого чувства.
— Ты расскажешь мне, что произошло? — спросил он, нежно целуя ее волосы.
Несколько минут она лежала молча.
— Он все знает, — наконец тихо, с печалью в голосе, сказала она. — Косгроув знает… что мы были вместе. Я не говорила ему, но мне показалось, что я не была так сильно напугана, как он ожидал.
Слушая и обнимая ее, он оглядывал комнату. Кроме Крикетной биты, валявшейся на полу, он заметил, что дверная ручка была зажата стулом. Самое необычное, однако, было в стоявшем на полу по ту сторону кровати чемодане, наполовину заполненном одеждой и другими личными вещами.
Что-то произошло. Что-то хуже предыдущих угроз и обещаний Косгроува. Что-то настолько серьезное, что заставило преданную семье девчонку броситься в его объятия и собрать свои вещи. Брэм погладил ее по спине, еще крепче прижимая к себе, чувствуя, как она вся дрожит. Ее страх беспокоил его. Очень беспокоил.
— Что он сделал? — осторожно спросил он.
— Он сказал, что если его слова до меня не доходят, он найдет способ заставить меня подчиниться. И потом ударил меня по лицу.
Брэм мгновенно пожалел, что на вечере в Хемптоне он не воспользовался кинжалом, спрятанным в сапоге. Он понимал желание Косгроува получить ее и владеть ею. Но ударить… Брэм привык к тому, что его многое сердило; последнее время из прошедших десяти лет он переживал разные стадии гнева. Однако то, что он чувствовал, слушая Розамунду, ее дрожащий и полный отчаяния голос, было глубже и пронзительнее всего, что он когда-либо испытывал. Скорее всего это была ярость. Раскаленная добела, кипящая ярость.