— Но ведь это же мой единственный заработок, — выговорила она, утирая глаза. — Чем я теперь буду жить? Когда я выйду отсюда, я с голоду умру.
— Пока я жив, этого не будет! — порывисто воскликнул Джойс. И тотчас стал соображать. Не может же быть, чтоб у нее не было никаких средств к жизни. Он слегка покраснел. Его восклицание показалось ему дерзким.
— Без голоса я ни копейки не сумею заработать, — продолжала Ивонна. — Из больницы я могу перейти только в рабочий дом. А туда я не пойду. Лучше буду молиться, чтобы Бог прибрал меня.
— Но, позвольте, — смущенно выговорил Джойс. — Я не понимаю… Простите меня, что я затрагиваю этот вопрос — но разве Эверард…
— Нет! О нет! Я сама отказалась. Я не могла брать его деньги, раз я не жена его.
— Это нелепо, — сказал Джойс. Но его суждение не меняло факта. На минуту он задумался. — Не падайте духом, — выговорил он, наконец. — Жизнь не так уже плоха, как иной раз кажется. Мне подчас приходилось ой-ой как круто, а все-таки потом, глядишь, и выкрутишься как-нибудь.
— Но ведь у меня нет ни одного пенни, Стефан! — жалобно воскликнула Ивонна. — Буквально ни одного пенни. За прошлый год я почти ничего не заработала. Если б не Дина, не знаю, что бы я и делала. У меня и имущества только всего немного мебели, да несколько платьев…
— Где же они?
— Кажется, их взяла на сохранение жена швейцара в том доме, где мы жили. А может быть, их продали. Я была слишком больна, чтобы заботиться об этом.
— Я схожу узнать. Дайте мне адрес.
Стефан глубоко жалел это кроткое, беспомощное маленькое существо. Трудно было поверить, что всего каких-нибудь четыре года назад он видел в ней добрую волшебницу, которой стоит лишь протянуть руку, чтобы спасти его от нищеты. Вот уж подлинно коловорот времен. Однако же, он свято помнил, как она была добра к нему.
— Вы разрешите мне позаботиться о вас, Ивонна?
— У вас и своих хлопот сколько угодно, бедный вы мой.
— За вашими огорчениями я забуду свои — это уже выигрыш. Но захотите ли вы довериться мне?
— Я всегда вам верила — и теперь верю безусловно. Ведь вы же мой единственный друг.
— Вот этого-то я и не понимаю. Куда же девались все ваши прочие друзья?
— Разбежались понемногу. Когда я вышла замуж, мне пришлось порвать с прежним кругом знакомых. А в Фульминстере я не нажила много друзей.
— Там была одна девушка — вы раза два писали мне о ней.
— София Вильмингто? Да, с ней мы подружились. Но она вышла замуж и уехала в Индию. Ей бы я написала, если б она была в Англии, — она любила меня.
— Мне казалось, что и все вас любят, Ивонна.
— Не знаю, — грустно проговорила она. — Теперь мне кажется, что я всегда была какой-то сиротой. Никогда у меня не было настоящих прочных друзей, семейств, где я была бы как своя, кроме вашей бедной матушки. Прежде у меня была масса знакомых артистов, но бывали у меня больше мужчины — сама не знаю, почему, а у них память плохая — с глаз долой, из сердца вон, не правда ли? Ванделер — тот, пожалуй, и поинтересовался бы, что со мной сталось…
— Да, да, Ванделер… Я помню его — он с давних пор бывал у вас.
— Да, это старый друг. Но, видите ли, из-за Дины мы с ним раззнакомились. Он дурно поступил с ней, бросил ее и женился на Эльзи Карнеджи. За последний год я только раз встретилась с ним. Говорят, Эльзи страшно ревнива. Не правда ли, как это глупо в женщине. Я думаю, если бы он знал, что я в больнице, он пришел бы навестить меня. Но к чему? Что пользы?
— Пользы немного — разве то, что вы лишний раз услыхали бы доброе слово. Но все же за то время, что вы жили вместе с мисс Вайкери, должны же вы были приобрести знакомых. Все это так необычайно.
— Мы жили очень замкнуто, — объяснила Ивонна. — Бедная Дина мало с кем была знакома, мало кому нравилась. Ее никто не любил — за одним исключением — да и то этот человек давно умер. Нет, я совсем одна — настоящая сиротка.
Просто и без фраз, она рассказала ему подробно свою жизнь со времени разрыва с Эверардом. Вначале у нее было слишком тяжело на душе, чтобы выезжать, бывать часто на людях. Потом Джеральдина, имевшая на нее огромное влияние, отговорила ее от возобновления старых знакомств. Друзья ее все куда-то исчезли, словно растаяли. Она могла бы, если б захотела, заинтересовать своими несчастьями профессиональных благотворителей. Но неожиданно оказалось, что Ивонна страшно горда и скорей умерла бы, чем допустила бы собирать деньги в свою пользу. Что же до того, чтоб написать в Фульминстер, этого она и в мыслях не допускала.
— Ну, да не беда, — прибавила она, помолчав. — Теперь я не боюсь. Я нашла вас.
— Так осушите же ваши бедные глазки и не думайте больше обо всех этих делах. Разве вы не помните, каким счастьем была для меня встреча с вами? Мое положение было тогда совсем отчаянное — все отвернулись от меня, кроме вас. Да и сейчас вы — единственный человек, которому не все равно, жив я или умер. Не умрете вы с голоду, Ивонна, и в рабочий дом не попадете. Пока у меня есть хоть грош, половина его — ваша. Не думайте ни о чем, кроме ближайшего будущего, маленькая женщина. Все это мы уладим. Не плачьте же, успокойтесь.
Он говорил серьезно и ласково, склоняясь над ее кроватью, забыв, что и его собственное положение не очень прочное. Он был глубоко взволнован. В эту минуту он охотно бы дал отрезать для нее свою правую руку.
Ивонна благодарно глянула на него своими нежными бархатными глазами. Ей было отрадно чувствовать возле себя его мужскую силу. Она верила ему безгранично, как всю жизнь верила тем, кто был к ней добр. На минуту она со вздохом облегчения закрыла глаза. Так хорошо было ввериться великодушной руке, которая сняла с ее плеч тяжкое бремя, что ей казалось: вот-вот она уснет, как усталый ребенок. Когда она снова открыла глаза, они уже улыбались.
— Я попробую быть опять счастливой, чтоб отблагодарить вас, Стефан.
— Тут я вам кое-что принес — вы это любите — скушайте хоть один, чтоб доказать мне, что утешились.
Он вложил ей в руку бумажный пакетик, и, откинувшись на спинку кресла, с наслаждением следил за ее лицом, которое сразу просияло, когда она заглянула в пакетик и вытащила оттуда один пирожок.
— Нет, какой он милый! — воскликнула она почти весело.
Неожиданно он встал и отошел, заложив руки в карманы, к окну, рассеянно вглядываясь в мглистые сумерки за окном. Ему пришла в голову мысль, подействовавшая как холодный душ, на его донкихотские порывы. Трудно было ему примириться с этой мыслью, но здравый смысл взял свое.
— Ивонна, — выговорил он, повернувшись к ней. — Как вы расстались с Эверардом — в ссоре, или мирно?
Она изумленно взглянула на него, оторвавшись от пакета с пирожными.
— О, нет, не в ссоре. Он был очень добр ко мне.
— Вы писали ему о своих напастях?
— Нет. Мы решили не переписываться. Он мне написал, что уезжает в Новую Зеландию. Но я не могла ему написать о себе, мне было слишком стыдно. О, нет, Стефан, я не в состоянии написать ему: «Я обнищала — пожалуйста, вышлите мне милостыню». С какой стати я буду жить на его счет?
— Мне самому неприятно вас спрашивать об этом, — сконфуженно продолжал Джойс, — но скажите, вам противно думать об Эверарде?
— Почему противно? Нет, конечно, нет. Тогда мне было очень тяжело и больно, но если б он пришел за мной, чтоб взять меня обратно, как жену, — я бы пошла. Я обещала, что если это станет возможно и он придет за мною, я вернусь к нему.
Джойс, хоть и знал ее, все же пришел в недоумение от этого простодушия и незлобивости.
— Если так, почему же вам не подумать о его предложении и не изменить своего первоначального решения? — допытывался он, совершенно озадаченный ее точкой зрения.
— Скажите мне, что надо делать, и я сделаю.
— Вы должны написать Эверарду.
— Хорошо.
— И тогда будущее ваше обеспечено, и вам нечего бояться. Все это очень просто.