Серые стены, сухость пеплом забивает горло. Раньше на серый холм было не подняться, сейчас там просто больно, но надо открыть дорогу и спеть…
Смутная текучая тень возникает на краю колодца рядом с храмом Семи Свечей. Ей тяжело, очень тяжело, ведь она тоже дышит, тоже пьет, тоже испытывает боль, только ненависть сильнее боли, сильнее отвращения, сильней небытия. Скоро серое станет алым, алое канет в синеву, и вернется песня… Она будет петь и помнить о начале и конце, как и раньше, когда на этих берегах было чисто.
Выше, еще выше, туда, где надрываются от плача колокола. Она должна увидеть все, тогда из дыма и ненависти сплетется напев. Тихим плачем цветов сожженных, колокольчиком прокаженных и нестройным воплем набата в этот город пришла расплата. В город гнойной луны, невиновных и виноватых… Бесконечные крыши внизу. Темные крыши, рыжие мельтешащие огни, запах гари. Он не горек, ей не горек, а вот грязь… Она еще здесь. Чувствует. Видит. Боится. Вот она – кучка людей на стене…
Стоят, мрачно смотрят вниз. Серые одежды, серые лица, серые мысли. Сколько таких было на этом холме! Они мнили себя всесильными, они судили, велели убивать и убивали сами. Серые всегда жили долго, но эти скоро умрут… Они считают факелы и думают об утреннем штурме и о смерти. Хорошо, что они думают… Глупости трудно мстить, глупость невозможно испугать, глупость умирает, закрыв глаза. Эти умны, как может быть умно серое. Они боятся и надеются, они хотят жить, хотят властвовать, мстить, разносить свою грязь, но прежде всего – жить!
Пусть хотят. Пусть надеются. Пусть вновь предают, а если не предадут…
– Солдаты ненадежны, особенно те, кто был на Старой стене. Эти демоны… Те, кто имел с ними дело, напуганы. Они не верят, что можно спастись.
– Демонов видят многие. Даже там, где их нет…
– Помоги нам Создатель, сколько же здесь этих порождений Заката?!
– Брат мой, а вы не пробовали… Орден Истины недаром славится…
– Я уже сорок раз повторял – ничего не действует. Ни-че-го!
– Жаль, Аристид и его «львы» далеко. Слава для того и создана, чтобы беречь нас от напастей… От таких напастей.
– Кто же виноват, что магнус Леонид скончался столь внезапно? Не вы ли?
– Я?!
– Вы путаете следствие с причиной, брат. Не отдай конклав «куниц» нашим добрым прихожанам, Леонид бы не стал опасен. И нам не пришлось бы… принимать меры.
– И все равно это было недальновидно.
– И не только это. Гоганы явились из Багряных земель… Вдруг это вторжение – ответ на законное желание очистить Святой город от демонопоклонников и чернокнижников? Вы что-то сказали, достойный брат?
– Не отвлекайте магнуса Юстиниана, он вспоминает, сколько золота взяли у «рыжих» его люди. Только зачем оно сейчас? Разве что предложить морискам…
– Гнусные язычники! Даже не попробовать начать переговоры… Не предложить сдаться. Ни здесь, ни в городе, ни в фортах… Идут вперед в своих красных тряпках и режут…
– Братья, они явились за нами… За нами! Аристид обо всем узнал от гоганов… «Рыжие» платили Славе, иначе с чего бы Леонид встал на дыбы?
– Слава бросила нас, потому что знала. Стал бы Аристид горевать из-за… предшественника?! Это не повод возненавидеть братьев во Ожидании и покинуть конклав!
– Вы бы на месте нового Льва испытали благодарность?
– Какая разница, что бы я испытал?! Я не магнус Славы и не умею сражаться с демонами.
– Да, братья, мы бессильны перед слугами Чужого, но разве настал день последний? Для Агариса – возможно, но не для Церкви и не для служителей ея. Светлый Престол там, где Эсперадор или… конклав. Гальтара, Кабитэла, Агарис…
– Паона…
– Нет, братья. Эйнрехт, Липпе, Хёгреде…
Ветер кружит пепел. «Это смерть!» – сулит он. Ветер не лжет, зачем ему лгать, только есть смерть и смерть. Сталь милосердней волн. И огонь милосердней, и даже яд… Голос ветра слушают сердцем, но эти сердца полны гноя. Им не понять, где кончается их страх и начинается их смерть… Гной сердца велит бежать. Сейчас, пока церковные гвардейцы еще готовы умирать на стенах, пока корсары грабят Бархатный предел, пока горожане молятся и проклинают, пока не пришло утро и безжалостная красная волна не захлестнула Цитадель, как накануне захлестнула город.
Серые голоса делаются глуше, шепот становится свистом:
– Здесь мы ничего не сделаем…
– Наша гибель будет напрасной…
– …семь выходов…
– Только не тот, что выводит на Торквиния…
– …сто́ит еще раз…
– …сколько можно повторять… мы стали слепы и глухи…
– …на берегу искать не станут…
– …успеть до рассвета…
– Там гвардейцы Эсперадора…
– …Юнний уже ничего не понимает…
– …его душа… уже в Рассвете…
– Капитан Илласио не оставит Эсперадора…
– …и не откроет без его приказа решетки…
– Я мог бы это уладить, но… Один из магнусов не вправе решать за… конклав.
– …но Эсперадор решать может. Церкви в этот трудный час нужна сильная рука…
– …и благочестивое сердце…
– Такое, как…
– Да ляжет Светлая мантия на плечи достойнейшего.
– Орстон…
– Мэратон! Я тронут, дети мои, но нужно спешить…
– Спешить… спешить…
Серые люди торопливо спускаются во дворы. Пусть уходят, скоро они услышат, как смеется закон и поет возмездие. Пусть бегут навстречу хохоту, они увидят, они все увидят сами… Злобой злость, криком вопль, хохот – смехом отзовется тающим эхом, с комариным сравняется писком… Только зелень лунного диска, только гной из глубокой раны, нанесенной клинком багряным. Конский цокот в ночи тоскливой, лунный глаз над сломанной ивой, и Волна в тростниках прибрежных отзовется голосом прежних. Скоро пламя станет рассветом, зелень – кровью, трясины – пеплом, пусть горит Агарис, серый город да станет склепом…
В храме Семи Свечей просят помощи у Создателя. Богатые и бедные, молодые и старые, женщины и мужчины сжимают свечи и повторяют на разные голоса вечные слова. Дым от курений возносится к куполу, мешаясь с гарью, а слова песнопений сливаются с плачем, сетованиями, хохотом и выкриками обезумевших. Поет хор, поет, несмотря ни на что. Две сотни монахов возносят хвалу небесам, а воины в алом готовятся к последнему рывку. Все меньше часов, все меньше серых гвардейцев остается между храмом и клинками пришельцев, но монахи еще поют, а паства еще надеется, лишь первые из служителей Его один за другим незаметно покидают обреченный храм. Все, кроме одного…
«Да спасутся те, кого можно спасти, да войдут они в хрустальные врата…»
Блеснул эмалевым крылом голубь – одинокий Эсперадор опускается на колени между старухой с безумным лицом и раненым капитаном. Старуха смеется, капитана бьет дрожь, но Эсперадор их не видит. Он смотрит в Рассветные врата. Он просит – не за себя, сам он мог бы спастись… Он так думает. Он ошибается… Черным змеям и белым птицам в день последний выпало слиться в полный боли клубок тревоги на последнем крутом пороге. На исходе грядущей ночи, где секунды столетья точат, где в глухих глубинах колодцев неживущее шевельнется.
Поодиночке, тихо, члены конклава стекаются в старую ризницу. Она служит для хранения всяких мелочей, без которых даже церковь не может обойтись. Служила…
Тела гвардейцев, несговорчивых гвардейцев, оттаскивают от невзрачного сундука. Лица мертвецов искажены, на губах – пена, а на каменном полу – осколки стаканов и разлитое вино из орденских закромов. Вино, поднесенное защитникам Цитадели одним из тех, кого защищали умершие…
Уходящих без малого три десятка. Будущий Эсперадор, магнусы, кардиналы, несколько надежных – не чета мертвому капитану – охранников и доверенные слуги, нагруженные ценностями. Все они друг за другом исчезают в темной дыре. Со стуком падает крышка, дрожат красные лужи, издалека доносятся песнопения – обреченный хор все еще просит пощады, но беглецы уже не слышат.