Любящая Вас Е.».
«Любящая…» И это принцесса! Еще никогда виконт Валме, а ныне граф Ченизу не был столь близок к тому, чтобы прослезиться. Елена Урготская была удивительной девушкой, а Альдо Ракан – удивительной дрянью, но дрянь эта по-прежнему восседала во дворце и, в отличие от несчастного Надора, проваливаться не торопилась.
Марсель скомкал письмо и, не перечитывая, отправил в огонь под сонные вздохи Котика и писки присланной Капуль-Гизайлем морискиллы. Печати перекочевали в тайники, устроенные Габайру в ручках кресел, а предназначенные жениху письма – в пошлейшую из найденных Марселем шкатулок. Перечитывать избранные места из дневника Юлии не тянуло – Валме верил своей принцессе на слово, – но долг есть долг. Полномочный посол Ургота развернул первое из посланий и присвистнул:
«С тех пор как наш бывший посол привез портрет Вашего Величества, Ваш образ неотступно преследует меня. Я вижу вашу светлоглазую фигуру, прожигающую взором окно с государственной думой на обрамленном львиной гривой челе. Стройный, хрупкий и непередаваемо одинокий, вы смотрите в темнеющую ночь. Вам дозволено все, но как же вы страдаете, скрывая страдания под маской полночного холода…»
Марселю скрыть страдания не удалось. От хохота виконта морискилла замолчала, а Котик вскочил и неуверенно, чуть ли не по-щенячьи тявкнул.
– Все хорошо, – попытался успокоить пса Марсель и вдруг представил прожженное гривастое окно, омраченное государственными думами, – это прос… то… прос… О Леворукий и все кош… окошки его!..
Котик чихнул и принялся вдохновенно чесаться, стуча лапой по наборному паркету. В камине мирно горел огонь, на лаковом столике омерзительно блестела розовая шкатулка. Смех иссяк, осталось дело, которое можно было начинать хоть сейчас. Запечатать нелепое письмо, влезть в достойный грез принцессы Юлии туалет и отправиться испрашивать аудиенцию. Габайру вне досягаемости, подарки от Фомы прибыли, и их урготское происхождение не оспорит никто, а Ракану только свистни…
Вот именно – только свистни! Марсель, следуя дурному примеру, поскреб голову и перебрался к обрамленному не гривой, но занавесками окну, за которым бесновался дождь со снегом. Стало холодно. Не от клубящейся за стеклами серой жути – от задуманного. В том, что из негодных яиц он приготовит отменную яичницу, виконт не сомневался, но до оказии из Урготеллы замысел казался далеким, как лето. Теперь все зависело только от самого Марселя и немного от Марианны, но в красавице Валме был уверен даже больше, чем в себе. Баронесса сделает все, что он ей скажет, и не из страха или за деньги, а потому, что хочет того же, что и Елена. Ох уж эти женщины, хлебом не корми, дай поосвобождать какого-нибудь маршала…
– Врррр, – сказал Котик и улыбнулся.
– Правду говоришь, – кивнул Валме, – я ничем не лучше моих дам. Даже хуже, а на улице – помесь болота с Килеаном. И все равно гулять мы пойдем. Леденящие душу замыслы лучше всего лелеять в леденящую тело погоду. Надо бы написать об этом проклявшему меня папеньке.
Стариков было жаль, особенно деда графини Пуэн, некогда приветствовавшего молоденькую новобрачную от имени дворянства Старой Эпинэ. Арлетта едва удержалась от того, чтобы протянуть престарелому барону руки и спросить о здоровье, но Бертрам уронил трость, и благой порыв был задушен. Смотреть в лица тем, кого знаешь с юности, трудней, чем выбирать давно выбранные драгоценности, но она сегодня не Савиньяк. Она – Рафиано, а Рафиано никогда не провалит переговоры! Арлетта поджала губы не хуже покойной Алисы и проследовала к одинокому, похожему на трон креслу, каковое и заняла. Месяц назад графиня принимала в нем дворян Приморской, Южной и Новой Эпинэ. Тогда зал был полон, пришлось даже вносить дополнительные скамьи, сейчас мебель убрали. Опустошенная приемная напоминала сразу бальную залу и церковь.
Заскрипело – втащили Валмона. Арлетта выждала, пока носильщики не опустят кресло, а камердинер не укутает ноги графа седоземельскими мехами, после чего как могла рассеянно оглядела сбившихся в кучку гостей.
– Вы хотели меня видеть, господа? Я в вашем распоряжении. – Хорошо, что она близорука и лица собравшихся кажутся просто пятнами. – К сожалению, ваш визит стал для меня неожиданностью, и я не могу принять вас должным образом.
– Увы, – скорбно пророкотал Бертрам, – разрушение Сэ и необходимость спасать свою жизнь пагубно сказались на здоровье графини. Я уполномочен братом госпожи Савиньяк проводить ее на воды Рафиано, где она сможет отдохнуть от ужасов войны и заняться лечением.
– Мы отбываем рано утром, – слабо шевельнула рукой больная, – так что я не могу предложить вам ночлег, но придорожные гостиницы в Савиньяке по-прежнему неплохи. В них есть даже кэналлийское, хоть выбор и невелик…
– Вы ошибаетесь, – оживился Валмон, – выбор кэналлийского в Приморской Эпинэ на глазах становится богаче. Трактирщики узнаю́т новости первыми, а кэналлийцы не станут пить чужие вина даже из вежливости, которой сейчас от них ожидать не приходится.
– Кэналлийцы? Вы говорите, кэналлийцы?! – не выдержал высокий сутуловатый старик. Его Арлетта не помнила, но все равно почувствовала себя волчицей в овчарне. Причем сговорившейся с псами.
– Да, – холодно произнесли старательно подведенные губы. – Насколько мне известно, армия Кэналлоа и отряды ополчения пройдут через Савиньяк на Олларию в середине месяца Весенних Ветров. Надеюсь, рэй Эчеверрия правильно воспримет мое отсутствие. Наш дом всегда был дружен с домом Алва, а в Кэналлоа умеют помнить не только зло. Не сомневаюсь, замок, в котором вы сейчас находитесь, не постигнет участь Сэ.
Первым на колени опустился дед Жаклин Пуэн, за ним – Агирре и, кажется, Шарли, остальные отстали настолько, насколько мешали больные колени и спины. Одиннадцать человек, младший из которых годится ей если не в отцы, то в очень старшие братья… Зрелище чужого унижения вызывало тошноту, и Арлетта опустила глаза, разглядывая собственные руки.
Третий камень в браслете казался чуть светлее соседей, а на серебре виднелась маленькая царапина. Графиня Савиньяк не помнила, откуда она взялась, она вообще ее не помнила. Браслеты вместе с колье привез Арно, но прислал их маркграф Бергмарк. Бергеры имеют обыкновение благодарить женщин, дарящих друзьям сыновей, а она родила близнецов…
Графиня рассматривала изумруды, а гости стояли на коленях и молчали. Кошки б разодрали Колиньяров с их родичами и поощрявшим живоглотов Сильвестром, хотя какой с покойного спрос? Что посеяно мертвыми, пожинают живые, а что взойдет из сегодняшних зерен? Кэналлийцы Эчеверрии не опасней драгун Райнштайнера, но ее дело не успокаивать, а молчать. Остальное сделают Бертрам и страх.
За спиной мерно стучали часы, скреблись в окна ветви акации, время от времени поскрипывал пол, а со стен смотрели маршалы и генералы. Приемную Сэ украшали портреты взбалмошной Раймонды и шпалеры с ланями… Теперь ничего этого нет.
Арлетта всегда любила Сэ больше грозного Савиньяка. Три подруги в один год стали хозяйками трех почти соседних замков и женами троих друзей. Как это умиляло местное дворянство… но мир обезумел. Сэ сожгли в ночь смерти Жозины. Если б не барон из Бергмарк, графиня Савиньяк угодила бы в лапы сторонников глупыша Робера, и что потом? Встала бы она на колени? Из-за ковров и картин – нет, а спасая свою жизнь или, что страшнее, жизни близких? Как просто быть гордой издалека, когда все позади, а дети на той войне, от которой избавит только победа. Их победа, иначе просто не может быть.
– Господа, – голос Валмона звучал хрипло и прерывисто, – вам проще, чем мне. Вы можете встать на колени, а я не способен и на это. Мой бывший сын и бывший наследник приятельствует с агарисским самозванцем, а я могу лишь проклинать судьбу и помогать северным армиям и ополчению маршала Дорака. Конечно, никакое золото не искупит позора, покрывшего дом Валмонов…
– У вас не один сын, дорогой Бертрам! – спохватилась Арлетта. – А вашу помощь переоценить трудно. Лионель… Один из моих сыновей пишет, что купленные вами пушки выше всяких похвал.