– Говорит, – подтвердил Савиньяк, вспомнив совет Шантэри: отвечай односложно, когда собеседник набивается на подробности, но говори о погоде и здоровье, когда ему требуется «да» или «нет».
– Вы давно знаете этого капитана? – не отставал Фома.
– С прошлой осени. – Вернее, с развеселой кампании, которую и войной-то не назвать. Слишком просто все получилось… но легкие победы имеют обыкновение оборачиваться ударами в спину.
Барсовы Врата почитались неприступными, а разбить взбрыкнувших Борнов смог бы даже Манрик, только из Сагранны вернулись все. Это отец не пережил встречи со старым другом. Выстрел Борна убил радость матери и их с Ли юность… Брат ненавидит до сих пор и правильно делает.
– Дерра-Пьяве – надежный человек? – тоном опытного барышника осведомился Фома.
– Капитан всецело предан Алве, – откликнулся Эмиль, с трудом удержавшись от заверений в том, что фельпец особенно хорош в галопе.
Хозяин Ургота дважды тронул колокольчик.
– Не думаю, что нам понадобятся лишние уши, – доверительно произнес он. Эмиль улыбнулся. Возможно, это вышло многозначительно, но маршалу просто стало весело. Из-за Шантэри. Утром старик заметил, что обойти вниманием Савиньяка Фома не может, но больше он не позовет никого. Даже Елену, хотя наследнице и разрешалось время от времени подслушивать государственные тайны.
Через пять минут маршалу стало не до улыбок, потому что вошел Дерра-Пьяве. Нет, капитан не подрос, не окривел и даже не похудел, но прежний лихой коротышка исчез.
– Садитесь, мой друг, – мягко предложил Фома, но фельпец смотрел на талигойца, и Эмиль кивнул, превращая просьбу в приказ. Дерра-Пьяве уселся в коричневое кресло. Блеснула вороненая сталь. Таких пистолетов у капитана раньше не было.
– Вы были свидетелем штурма? – начал Фома. Капитан кивнул, глядя на свои сапоги. Он не хотел говорить, но желания – это для дам, а не для военных.
– Как удалось в два дня взять такой большой город? – Никаких узоров и украшений, безупречные очертания… Не Дриксен, не Гайифа и тем более не Рафиано. Пистолеты морисские и, безусловно, отменные, иначе Дерра-Пьяве не предпочел бы их прежним – помнится, очень неплохим.
– Да, мой друг, – подался вперед Фома, – как вышло, что Агарис пал столь стремительно?
– По тунцу акула была, вот и съела. – Дерра-Пьяве все еще смотрел на сапоги. – Принц Тергэллах привел полсотни линеалов и десятков шесть больших торговцев. С солдатами. Ватрахос покойный такой силище на ползуба был бы, но морискам показалось мало. Созвали чуть ли не всех морских шадов с их головорезами, а корсары сами сбежались. Сотни три с гаком, хотя большинство – мелочь. Осадка, как у утки, но для десанта – в самый раз. Они и начали…
– Вы знали нападавших? – Военные подробности Фому вряд ли волновали, но герцогу хотелось прийти в себя. Эмилю тоже.
– Кое-кого, – кивнул моряк. – Больше слышал. Про Зубана и Крысьего Пасынка по всему морю болтают… Правильно болтают, как оказалось. Но много было из этих, из восточных. С ними мы дела не имели. И опять правильно – от таких лучше подальше!
– Прибрежные пираты? – удивился Савиньяк. – Никогда не считал их опасными… для крупной дичи.
– Были и береговые, и те, что у Межевых орудуют. Только не стаей город брали, а армией. Дисциплину это сборище очень даже соблюдало. Конечно, опыт в открытую лезть у них небогатый, но приказы выполняли исправно. С кузеном Монсеньора не забалуешь, даже заявись он с одной галерой, а тут – флот! Мы такого в Померанцевом не видали еще, разве что на Марикьяре… Я в линеалах мало понимаю, но хороши зверюги!
– Они бастионы и брали?
– И они, и корсары, и шады… Артиллерии тоже хватало, и саперов привезли. Сдается мне, мориски, не те, что с островов, а настоящие, промеж собой не реже Талига с Дриксен цапаются, иначе с чего бы им так навостриться? Красиво высаживались, куда твоим дожам! Ни одной пушки не утопили.
– Высадиться – это еще не все, – проявил военную смекалку Фома. – Главное, как они воюют.
– В бою не видел, врать не стану, – на дубленой физиономии Дерра-Пьяве проступила досада, – в город нас не пустили. Мы, хоть и послы Монсеньора, и этот их, глазастый, раскуси его зубан… Глядел, будто покупать собирался, но вроде сошло… Даже на сходку свою пустили, но одно дело – вино вместе трескать, и другое – глядеть, как Святой город жгут. Я ведь эсперу ношу, мог и сорваться. И ребята могли, было с чего!
– Значит, самого боя вы не видели?
– Нет, но на улицах дрались все больше агерны. Они покрепче шадов, и потом благословение на них вроде… Или наоборот, но что-то там такое было непростое. Говорили об этом, когда… когда кончилось все.
Как же не хочется спрашивать, как именно кончилось. Не хочется – и все! И вообще для первого разговора хватит, остальное – вечером, в посольстве, под касеру. Гонцов и разведчиков, чье появление не скрыть, расспрашивают дважды. Один раз – для союзника, второй раз – для себя.
– А что Агарис? – тихо спросил Фома. – Как вышло, что гарнизон застали врасплох?
– Что Агарис? – В голосе Дерра-Пьяве послышался былой запал. – Плохо Агарис. Видать, конклав еще тупей дуксов был. Все проспали – и что можно, и что нельзя. Гарнизон вконец распустился, команды корабельные на берегу кур гоганских жрали… Хоть и ходили с осени разговоры о войне, никто толком и не чихнул. Оно, конечно, лет триста никто Святой город не трогал, но соображать-то надо! А конклав еще и с орденом Славы рассорился. Те, как магнуса ихнего кончили, ушли. С этим, новым, как его… Аристидом. Храм Адриана заперли и ушли… Нет, мориски все равно бы город взяли, но не в два же дня!
Дерра-Пьяве замолчал, выразительно косясь на ургота. Он знал многое, но говорить при чужих не хотел. Фома это понял не хуже Эмиля и, будучи эсператистом, предпочел остаться в неведении. Не красящие церковь дела его не занимали, а воинские подробности тем более. Герцог любил повторять, что лучше платить тому, кто сделает хорошо, чем сделать самому, но плохо. И платил. В данный момент – Южной армии маршала Савиньяка.
– Что стало с конклавом? – задал неизбежный вопрос Эмиль. – И что с портом?
– От порта только море и осталось, – начал с хвоста фельпец. Помолчал, глядя на все те же сапоги, и через силу договорил: – И от конклава тоже… Утопили их… На закате. Шутка ли, столько кардиналов и магнусов… Только Аристид и остался.
– А Юнний?
– Эсперадор раньше умер. – Мориски научили коротышку говорить коротко, а может, не мориски, а ужас. – То ли в дыму задохнулся, то ли упало на него что. Тергэллах так и сказал – бросили, мол, того, кого поставили над собой, сами сбежали, а его, больного, покинули. И богов предали, сказал, и людей, а теперь и своего же главного. Ызарги, одним словом, ну так и смерть вам будет под стать…
Ызарги… Если б не примета, имечко бы кораблик сменил в тот же день, но чем назвал, на том и ходи, пока ходится. Ходи и помни, как дергались, вырывались, орали те, кто раньше поучал и судил… Как рыдали, пытались откупиться, молились, но таких нашлось лишь двое. Их пихнули в мешки первыми, дав закончить разговор с небом, и эти мешки были пустыми. Молившихся оставили наедине с Создателем, прочих провожали ызарги. Длинные, волосатые, шипящие твари. Не бравые – отвратительные. Их хватали двумя руками за основание шеи и хвоста и высоко поднимали, показывая смотрящим на казнь. Твари клацали зубами, высовывали серые языки, пытались извиваться, но их по одному совали к осужденному и затягивали веревку. Один человек, один ызарг, один мешок… К дергающемуся, воющему, шипящему мешку прикладывали печать Тергэллаха и что-то негромко говорили, словно считали. Носильщики в алых плащах подхватывали то, что еще жило, кричало, умоляло, и уносили по сходням на стоящую у берега галеру, над которой развевались узкие алые флаги. Магнусы и кардиналы исчезали один за другим. Последними были трое пытавшихся откупиться храмовым золотом… Скверным золотом, как сказал Тергэллах.
Мориски молчали. Даже корсары. Стояли, будто на смотре, и глядели на причал, на мешки, на галеру. Не улюлюкали, не кидали в осужденных всякой дрянью, но и глаз не опускали. Так они служили своим Грозам, они все время им служили – не хватались за обереги, когда припечет, не поминали всуе, не откупались, а жили. Веруя и помня, что заповедано. Потому и бросали чужих клириков в море вместе с ызаргами. Не за иную веру – за предательство того, чему клялись и чего требовали от других. А вот Аристида победители не тронули, когда тот собрался разделить участь конклава.