Стоят, мрачно смотрят вниз. Серые одежды, серые лица, серые мысли. Сколько таких было на этом холме! Они мнили себя всесильными, они судили, велели убивать и убивали сами. Серые всегда жили долго, но эти скоро умрут… Они считают факелы и думают об утреннем штурме и о смерти. Хорошо, что они думают… Глупости трудно мстить, глупость невозможно испугать, глупость умирает, закрыв глаза. Эти умны, как может быть умно серое. Они боятся и надеются, они хотят жить, хотят властвовать, мстить, разносить свою грязь, но прежде всего — жить!
Пусть хотят. Пусть надеются. Пусть вновь предают, а если не предадут…
— Солдаты ненадежны, особенно те, кто был на Старой стене. Эти демоны… Те, кто имел с ними дело, напуганы. Они не верят, что можно спастись.
— Демонов видят многие. Даже там, где их нет…
— Помоги нам Создатель, сколько же здесь этих порождений Заката?!
— Брат мой, а вы не пробовали… Орден Истины недаром славится…
— Я уже сорок раз повторял — ничего не действует. Ни-че-го!
— Жаль, Аристид и его «львы» далеко. Слава для того и создана, чтобы беречь нас от напастей… От таких напастей.
— Кто же виноват, что магнус Леонид скончался столь внезапно? Не вы ли?
— Я?!
— Вы путаете следствие с причиной, брат. Не отдай конклав «куниц» нашим добрым прихожанам, Леонид бы не стал опасен. И нам не пришлось бы… принимать меры.
— И все равно это было недальновидно.
— И не только это. Гоганы явились из Багряных земель… Вдруг это вторжение — ответ на законное желание очистить Святой город от демонопоклонников и чернокнижников? Вы что-то сказали, достойный брат?
— Не отвлекайте магнуса Юстиниана, он вспоминает, сколько золота взяли у «рыжих» его люди. Только зачем оно сейчас? Разве что предложить морискам…
— Гнусные язычники! Даже не попробовать начать переговоры… Не предложить сдаться. Ни здесь, ни в городе, ни в фортах… Идут вперед в своих красных тряпках и режут…
— Братья, они явились за нами… За нами! Аристид обо всем узнал от гоганов… «Рыжие» платили Славе, иначе с чего бы Леонид встал на дыбы?
— Слава бросила нас, потому что знала. Стал бы Аристид горевать из-за… предшественника?! Это не повод возненавидеть братьев во Ожидании и покинуть конклав!
— Вы бы на месте нового Льва испытали благодарность?
— Какая разница, что бы я испытал?! Я не магнус Славы и не умею сражаться с демонами.
— Да, братья, мы бессильны перед слугами Чужого, но разве настал день последний? Для Агариса — возможно, но не для Церкви и не для служителей ея. Светлый Престол там, где Эсперадор или… конклав. Гальтара, Кабитэла, Агарис…
— Паона…
— Нет, братья. Эйнрехт, Липпе, Хёгреде…
Ветер кружит пепел. «Это смерть!» — сулит он. Ветер не лжет, зачем ему лгать, только есть смерть и смерть. Сталь милосердней волн. И огонь милосердней, и даже яд… Голос ветра слушают сердцем, но эти сердца полны гноя. Им не понять, где кончается их страх и начинается их смерть… Гной сердца велит бежать. Сейчас, пока церковные гвардейцы еще готовы умирать на стенах, пока корсары грабят Бархатный предел, пока горожане молятся и проклинают, пока не пришло утро и безжалостная красная волна не захлестнула Цитадель, как накануне захлестнула город.
Серые голоса делаются глуше, шепот становится свистом:
— Здесь мы ничего не сделаем…
— Наша гибель будет напрасной…
— …семь выходов…
— Только не тот, что выводит на Торквиния…
— …сто́ит еще раз…
— …сколько можно повторять… мы стали слепы и глухи…
— …на берегу искать не станут…
— …успеть до рассвета…
— Там гвардейцы Эсперадора…
— …Юнний уже ничего не понимает…
— …его душа… уже в Рассвете…
— Капитан Илласио не оставит Эсперадора…
— …и не откроет без его приказа решетки…
— Я мог бы это уладить, но… Один из магнусов не вправе решать за… конклав.
— …но Эсперадор решать может. Церкви в этот трудный час нужна сильная рука…
— …и благочестивое сердце…
— Такое, как…
— Да ляжет Светлая мантия на плечи достойнейшего.
— Орстон…
— Мэратон! Я тронут, дети мои, но нужно спешить…
— Спешить… спешить…
Серые люди торопливо спускаются во дворы. Пусть уходят, скоро они услышат, как смеется закон и поет возмездие. Пусть бегут навстречу хохоту, они увидят, они все увидят сами… Злобой злость, криком вопль, хохот — смехом отзовется тающим эхом, с комариным сравняется писком… Только зелень лунного диска, только гной из глубокой раны, нанесенной клинком багряным. Конский цокот в ночи тоскливой, лунный глаз над сломанной ивой, и Волна в тростниках прибрежных отзовется голосом прежних. Скоро пламя станет рассветом, зелень — кровью, трясины — пеплом, пусть горит Агарис, серый город да станет склепом…