Расспрашивать было бессмысленно, и Арлетта, быстро, но спокойно накинув нижнее платье, повернулась к девчонке спиной. При виде шнуровки бывшая камеристка Катарины опомнилась и взялась за дело. С ее помощью графиня почти привела себя в подобающий вид, и тут с лестницы негромко постучали, а вежливый голос с еле заметным акцентом произнес:
– Госпожа графиня, я – теньент Габетто, вы меня знаете. Со мной десять человек. По приказу его высокопреосвященства мы будем охранять вас. Не беспокойтесь, мы не допустим к вам никаких злоумышленников.
– Что происходит? – Отодвигать засов женщина не стала. Офицера по имени Габетто она помнила, но узнать по голосу не могла.
– К сожалению, не могу объяснить. – Кто бы ни находился за дверью, внутрь он не рвался, что придавало его словам достоверности. – Дверь во флигель толстая и прочная, ваша – тоже; их так просто не выбить. Не подходите к окнам… То есть не зажигайте в комнатах яркого света, чтобы не заметили снаружи. Ставни у вас закрыты, и это хорошо.
Вновь треск выстрелов – два, три, четыре… Кажется, со стороны резиденции Левия. Стук и лязг клинков, совсем как в фехтовальном зале. Крики. Ругань. Смешно, но она ни разу в жизни не видела серьезной драки, не говоря уж о бое. Это графиня-то Савиньяк!
– На нас напали? Вы знаете, кто?
– Да, сударыня, но вы не должны беспокоиться. Верные его высокопреосвященству гвардейцы скоро с ними справятся.
Ах, «верные»… Красивый оборот или признание печального обстоятельства, что есть и «неверные»? Церковные дрязги? Эсператистской церкви, по сути, больше нет, а все равно что-то делят… Вот уж не вовремя!
– Хорошо, я беспокоиться не буду.
Звуки боя усилились. Или приблизились? Служанка прилипла к стене. Испугалась, бедняжка. Тут есть чего бояться… И хорошо, что на двери такой массивный, вызывающий уважение засов, да и сама дверь, Габетто прав, толстая и из прочного дерева, однако запоры запорами… Пистолетов и кинжалов Арлетта не имела, но стилет у нее был. Молитвами Бертрама, собиравшего дорожные шкатулки по своему усмотрению. Смертоносная игрушка скользнула в рукав, в петлю для флакончика с нюхательной солью или, если угодно, ядом. Флакончиков Арлетта тоже никогда с собой не таскала.
– Сударыня, – пролепетала камеристка. – Сударыня…
– Задуй свечи, – ровным голосом распорядилась графиня. – Обе. Насчет огня он прав.
А теперь можно и к окну. Жаль, щели в ставнях узкие, ничего толком не разглядеть, впрочем, с ее глазами хорошо видно только призраков. Лязгает все ближе, люди кричат все злее и отчаянней, и вдруг как отрезало. Тишина, короткая, в десяток ударов сердца, сменяется топотом множества ног. Кто-то бежит мимо флигеля, судя по звукам, человек десять, не меньше. Опять тишина и опять бегут… Эти вдруг решили, что стоит войти. Дверь во флигель сотряслась от ударов, но выстояла. Еще удары, еще… Тут. У резиденции Левия прекратилось… Драка прекратилась, а вот топот и лязг знаменуют явление новых участников ночного действа.
Те, внизу, выругались и, оставив в покое дверь, попробовали убраться, но время было упущено. Грохнул выстрел, второй… Прямо под окнами завязалась схватка, и это тренировку уже не напоминало.
2
Фрида не спешила одеваться. Подняв свечу и чуть сощурившись, она рассматривала лежащего на неразобранной постели любовника. Очень внимательно рассматривала. Ли не возражал. Было пьяняще жарко, как бывает летом на севере.
– Вы в самом деле похожи на Леворукого, – наконец решила дочь регента. – Гаунау в наблюдательности не откажешь.
– Вам тоже… В этом замке кого-нибудь когда-нибудь убивали?
– Оскорбленный муж?
– Не обязательно, хотя годится и он.
– Вы собираетесь написать поэму или боитесь?
– Вы не угадали и не угадаете… Мне хочется пить, а вы уже встали.
– Забавно… – Фрида не спеша подошла к столу, поставила свечу, взялась за кувшин. – Никогда не думала, что заниматься делами можно в кровати и это будет чем-то вроде вина.
– Но его не заменит, – уточнил Лионель и прикрыл глаза. Такие редкие минуты, когда не надо ни думать, ни спешить. К утру Фрида уйдет – это ее дом и ее дороги. Уезжая в Придду, он не предполагал, что вновь увидит эту женщину еще до конца лета. Увидел. Теперь жизнь свела их опять… Маршал уже знал, когда маркграфиня засмеется, а когда вскрикнет, а маркграфиня поняла, как получить свое и второй раз, и третий…