Хватит ли у тебя сил? Хватит ли ума у Дювье? Хватит! Потом ты обретешь право упасть и сдохнуть, а сейчас – держись и гони табун. Дышать трудно, соображать – тем паче, сердце заходится, лицо словно корой облепило, ничего, потерпишь! Когда получается, всегда трудно. Когда лезешь в гору, сворачиваешь камни, волочешь на себе то, что нельзя бросить, но сколько можно? Вернее, когда можно… Когда можно подумать о возвращении, ведь умирать на земле, вдыхая пороховую гарь, – счастье. Если сравнивать просто смерть и это слияние с пустотой… Ты пока держишься, зато звезда… Звезда резко вздрагивает, замирает на месте, гаснет. Всё, дело сделано, пора выбираться, понять бы еще как.
6
Заставить тварь уйти на десяток корпусов вперед и сдать в сторону? Нет, тогда табун тоже наддаст, повернет – и начинай все сначала, да ведь теперь и не начнешь! Маяка больше нет, без него промахнешься. В галерее у тебя был огонь и хоть какое-то время, а здесь что? Кровь? Ну да, отличный способ затянуть в эту жуть братьев с матерью. Исключаем.
Соскочить наудачу и наверняка угодить под копыта или то, что кажется таковыми? Скакать, пока скачется, и будь что будет? Бури рано или поздно иссякают, но куда тебя успеет затащить? Хоть бы какой-нибудь обрыв попался, или дерево, или мост, или море… С закатного маяка море было видно просто отлично, но он вслед за Вальдесом влетел сперва в нечто рассветное, а потом и вовсе неясно куда. Маяков в здешней мути нет, и гореть тоже нечему, кроме твоей крови, но ее лить нельзя. А что в этом мареве можно, когда ты есть и при этом тебя вроде и нет?
Снежный табун уверенно прет вперед. Живого тебя уже сто раз сбросили бы и добили, живые кони давно бы выдохлись, но тучам для бега нужен лишь ветер, они не устают, а тебе… Будь логичен, вассалу Молний нужны молнии. В Зимний Излом они тебя догнали и проводили, ведь ты пустил в ход собственную кровь, но кровь без памяти ничто. Память!.. Полыхающий костер…
Память…
Долог бой, клинок остер.
Память…
Вместе с кровью с сердца стер
Память…
– Вот и тебя зацепило, – Росио ловит бокалом луч падающего за каштаны солнца. Алого, завтра будет ветер. – Теперь неделю рифмовать будешь.
– Вряд ли, я стихов не пишу.
– Ты их не записываешь, но это хуже стихов, это судьба. От нее не отцепишься, но спеть можно.
– Так в чем же дело?
– В словах. – Огненная тревожная звезда рвется сквозь алатский – в Сэ другого не держат – хрусталь. – Твоих. Сочиняй, а я гитару настрою…
– О чем сочинять-то?
– Да хоть о закате. Он такой окровавленный.
– Это к ветру.
– Отлично… Окровавленный закат. Ветер.
– Грома близкого раскат. Вечер.
– Да услышит брата брат. Вечно…
Тех, кто нужен, не зовут, те, кто нужен, приходят сами. Проныра выскакивает из серой мглы и, вытягивая шею, почти стелется над снегами. Мгновенье назад ее не было, теперь есть. Золотая варастийка приближается стремительно, ее по-прежнему не замечают, но тем лучше. Прощай, Зверь, несись к своей скверне сам.
В родном Савиньяке он бы на подобный прыжок не отважился, здесь другого выхода нет. Руки хватают рыжую гриву и становятся видны; ощущать под собой спину лошади – быть живым. Скорее! Вперед и наискосок, прочь с дороги табуна. Свист ветра, дальний гром, алая вспышка становится звездой. Неужели он ошибся? Неужели нужно назад и всё заново? Нет, из мглы проступает башня с алым солнцем на вершине, такая знакомая!
Черный маяк на горизонте, черные птицы в вернувшемся небе, под ногами – выжженная земля, мимо по оврагу катится туман, на твоей рубахе кровь, вдали громовые раскаты, башня далеко и близко, солнце становится сердцем, ветер – пеплом. Рядом, совсем рядом, бьет рогатая молния, так это грозы выжгли травы? И травы ли?
Да услышит брата брат… Вечно!
7
Холодно… Очень холодно и тихо, но снег на лице тает, значит, жив.
– Проснулся? Вот и славненько!
– Ох, слава Создателю!
Он в седле, вокруг все свои – Раймон, Мишель, Дювье… Проныра стоит, опустив голову, на серый снег падают розоватые хлопья.