Вновь тронув дар воина Дювье, гоганни пошла дальше, сожалея о возвращенном на кухню ноже. Сухой шепот стал громче, он окружал девушку со всех сторон; казалось, каналы наполняет он, а не скрытая от глаз вода, и тем резче и злей прозвучали из тростников голоса. Мэллит не сразу сообразила, что говорят на такой же тропе по ту сторону шуршащей полосы. Две женщины спорили, и гоганни поняла, кто они.
Ветер доносил лишь отдельные фразы, сказанные громче других, но уста часто лгут, а сердце правдиво. Мэллит чувствовала главное: первородная Габриэла радуется и угрожает. Хозяйка отвечает коротко, ее голос глух и безнадежен, так травы прощаются с летом, а сердце — с молодостью. Если б Мэллит смогла приблизиться и подслушать, она бы так и поступила, но спорящих и гоганни разделял канал. Хуже того, девушка, вспомнив узор лабиринта, поняла, что первородные отрезали путь назад и уйти от сестер можно лишь к озеру. Там сходится двенадцать дорог, и одиннадцать свободны.
— …умрет! — донеслось сквозь шепот тростников. — …не дождется… снега…
Надо было бежать к воде, но Мэллит расправила плащ и пошла навстречу сестрам. Зачем? Она не знала, но первородный Валентин остановил пришедшего за ничтожной выходца! И пусть повелевающий Волнами дал слово хранить недостойную, не взяв встречной клятвы, спасенный всегда в долгу. Молитвы хранят плохо, значит, нужно иное.
Гоганни выскочила из-за поворота в десятке шагов от двух женщин. Они были похожи и при этом разнились, как два дерева, одно из которых зелено, а второе тронуто желтизной.
— Опять она. — Габриэла улыбнулась, и ее улыбка была осенью и смертью. — Эта гостья мне нравится, но она еще не готова…
— Хватит. — Ирэна быстро пошла навстречу. — Мелхен, как вы здесь оказались?
— Я иду от озера, — солгала гоганни. — Я хотела увидеть, где загадывают желания.
— Ты не запираешь двери, и в них входит незваное. — Безумная откинула капюшон, на каштановых волосах сверкнуло солнце. — Эта девушка пришла и уйдет. С тобой останется пустота, потому что твое сердце заберу я. Ты будешь пуста, как колокол, и в тебя будет звонить боль…
— Идемте, Мелхен. — Сейчас Ирэна походила на своего брата, но казалась его матерью. — Прошу извинить графиню Борн. Она больна.
— Твой муж мертв, твой брат умрет, остальные уйдут…
Порыв ветра пробежал по тростникам, будто волна, теперь за спиной звучал тихий смех. Хозяйка замка шла быстро, но Мэллит не отставала и лишь думала, как скрыть свою дорогу.
— Мне следовало попросить вас не выходить в нижний парк. — Ирэна заговорила, едва они покинули ловушку из шепота и ненависти. — Слуги сюда ходят лишь по обязанности, а о вас я не подумала. Вы хотели загадать желание?
— Да, — солгала Мэллит. — Я пришла давно и стояла у воды.
— Я тоже загадывала… — Как похожи лица, как непохожи улыбки. — Видимо, я неправильно просила или сделала это слишком поздно. Вас очень испугала моя сестра?
— Нет.
— Вы смелы и великодушны, Мелхен. Я очень хочу, чтобы вы нашли свое счастье, вы его достойны.
— Вы тоже, сударыня.
— Мне когда-то тоже так казалось. Очень давно… Я была немногим старше вас. — Рука первородной касается виска. Так мало лет, так много ставшей серебром боли.
— Сударыня, госпожа Габриэла уверена в своих словах.
— Это свойственно нашей семье. Мелхен, я вижу, как вы беспокоитесь о баронессе Вейзель. Я заметила, что, когда я возвращаюсь из сада, вы всякий раз выходите меня встречать. Поймите, что бы ни думала моя сестра и что бы она ни говорила, это не несет опасности гостям Альт-Вельдера. Будь иначе, Валентин никогда бы не пригласил вас сюда и не оставил здесь после гибели графа Гирке.
— Да, — подтвердила Мэллит, — я это понимаю, но что будет с вами?
— Моим братьям ничего не грозит, а со мной все уже произошло. Я боюсь лишь неурочных заморозков, черемуховой моли и медведок, — на тонкое, напряженное лицо тенью облака опять легла улыбка, — а над ними моя сестра не властна.
Первородная шутила, и Мэллит тоже улыбнулась. Сестра и брат недооценивали опасность; да, сейчас им ничего не грозит, но Мэллит все равно решила написать помнящему о бедах Райнштайнеру. Она обдумывала письмо, пока не уснула и не увидела во сне величественного барона. Он стрелял по рычащим медведкам, а рядом стоял Валентин и перезаряжал пистолеты. Утром гоганни была совершенно спокойна, утром выпал первый в этом году иней, и все стало серебряным и светлым, как глаза полковника Придда.