Подали восьмислойное желе. Мевен, хоть его никто не просил, откланялся и утащил с собой ардорцев. Коко извинился и тоже исчез в кабинете – его ждал Умбератто. Эвро свернулась кошачьим клубком на коленях хозяйки и уснула, согнать левретку Робер не отваживался, а Марианна не считала нужным. Пустота становилась вязкой, словно Ренкваха, и столь же безжалостной.
– Вы хотели меня видеть? – Проклятое «вы» сорвалось с языка, отрезая все дороги, кроме одной. К двери.
– Нет.
– Значит, я неправильно понял Констанса…
– Возможно. Я не знаю, что он вам сказал.
– Он… – А что, собственно, говорил барон? Что не мог не нанести визит и что желает видеть дорогого Робера в гостях, только гостей здесь перебывали сотни. – Барон пригласил меня на концерт.
– Коко гордится своим последним сочинением, но птичницы мало понимают в серьезной музыке. Я предпочитаю романсы, пусть их и считают пошлыми.
– Я прошу передать Констансу мое восхищение. Он так быстро ушел…
– При виде антиков он теряет рассудок. Спасибо, я обязательно передам ваше мнение. Для Коко это очень важно.
Для Коко, не для нее!
– К сожалению, я не могу вернуть ваш жемчуг. Его у меня больше нет, но я пришлю вам рубины.
– Это будет лишним. Статуэтка, которую принес Коко, много дороже.
– К несчастью, я не могу распоряжаться этой вещью, она принадлежит герцогу Придду. Я ему напишу…
– Коко будет вам признателен.
– Благодарю вас за маки. Не думал, что их можно найти в Олларии. Именно такие…
– Это было нетрудно. Они растут у нас в садике.
– Я не знал…
– Когда вы здесь бывали, маки еще не зацвели. Это поздний сорт.
– Сорт?
– Они только кажутся дикими. Не стоит верить тому, что кажется.
– Я хотел бы увидеть, как они растут.
– Вы опоздали. Позавчера Коко приказал срезать все.
И здесь Коко! Сколько раз нужно убедиться, что твои полгода истекли, и плевать, кто виноват. Ты больше не нужен, изволь подняться и выйти. Если сможешь, без прощальных речей.
– У вас был трудный день, баронесса, у меня тоже. Разрешите…
– Это невероятно! – Дверь только открывалась, а барон уже говорил. – Невероятно! Мой друг, я в полной растерянности! Я нашел письмо; оно на первый взгляд не имеет адресата, но вы должны прочесть его первым. Именно вы!
– Коко, – Марианна даже не шевельнулась, зато Эвро насторожилась и уселась, как готовый пуститься вскачь заяц, – герцог Эпинэ устал, не нужно его задерживать.
– Но это очень важно! – Барон уже водружал на стол найери. Отчищенный кончик хвоста загадочно мерцал, подчеркивая удручающее состояние всего остального. – В ней тайник… Удивительная работа, я едва его не пропустил, а вот и письмо. Оно запечатано. Разумеется, я не мог себе позволить…
– Зря. Впрочем, я отошлю это письмо Придду.
– Но оно от Придда! По крайней мере, судя по печати… Возможно, оно касается Умбератто. Нет, вы должны прочесть!
– Хорошо. Давайте.
«Сим подтверждается, что находящийся в тайнике фигурки работы Умбератто, именуемой «Память песней», документ – подлинное письмо Бланш Ракан, урожденной графини Маран, собственноручно написанное оной дамой в Агарисе и отосланное ею вдове герцога Эктора Придда герцогине Гертруде. Руководствуясь чувством приличия, я вкладываю в тайник наиболее пристойную из одиннадцати находящихся в моем распоряжении сходных по содержанию эпистол, дабы нашедший передал оную потомку означенной Бланш, известному ныне под именем Альдо Ракана. В случае, если документ постигнет участь содержимого найденной в гробнице Франциска шкатулки, оставшиеся десять писем окажутся в распоряжении столь достойных доверия лиц, как Его Высокопреосвященство Левий, герцог Ноймаринен, командующий Северной армией граф Савиньяк, нынешний дуайен Посольской палаты граф Глауберозе, посол дружественной Талигу Кагеты доблестный казарон Бурраз-ло-Ваухсар и великий герцог Ургота Фома.
В прибрежных тростниках до сих пор слышат песни и плач найери, они помнят многое, и они будут говорить.
P.S. В случае, если упомянутый выше потомок Бланш исполнится смирения и покинет пределы Талига, равно как и в том случае, если он наложит на себя руки от стыда и печали или же иным путем лишится возможности приносить вред, письма останутся там, где они находятся ныне. Полагаю, впрочем, первые два предположения маловероятными и упоминаю о них лишь из уважения к последней воле герцогини Гертруды, завещавшей предать эпистолы Бланш огласке лишь при крайней на то необходимости».