Эллера потёрла глаза.
— Ты не поможешь мне в борьбе с Инквизицией, — устало сказала она.
— Не знаю, — признался Ровеналь. — Всё, о чём я могу думать, — это Кармелон. Но я не один. Был не один. И если ты поможешь мне… Найдутся те, кто помогут и тебе.
Олсон молчала.
— Я не верю подобным обещаниям, — устало сказала она.
— Но ты можешь поверить мне. Ты знаешь: я не умею лгать.
Эллера не могла понять почему, но это она действительно знала.
— Ты изменился, — выдохнула она. Слова сами сорвались с её губ, и она задумчиво прислушивалась к ним пару секунд, а затем продолжила: — Тот, кого я помню, никогда не позволил бы использовать меня.
Ровеналь вздрогнул. Шагнул к ней, протягивая руки, чтобы обнять, но Эллера отступила назад.
— Я не мог быть рядом с тобой. Я спал.
— Тот, кого я помню, всегда успевал.
Ровеналь молчал. А Эллера внезапно осознала, какие глупости говорит, и резко отвела взгляд.
— Мне нужно подумать, — она отвернулась и отошла к окну. — Я должна побыть одна… насколько это возможно здесь.
Ровеналь кивнул и отступил назад. Коснулся стены и, когда портал, ведущий в соседнюю комнату, открылся, шагнул в него.
Эллера потёрла висок.
«Крайтен!» — позвала она. Но куратор молчал.
Олсон почувствовала себя одинокой и брошенной, как никогда. Руки тянулись заглянуть в планшет и выяснить хоть что-то о той планете, с которой пришёл Ровеналь, но планшет остался на корабле.
Эллера попыталась сама вспомнить хоть что-то о месте под названием Кармелон, но вспомнила только, что эта планета выступила на стороне повстанцев в последней войне.
«Вы победили нас, — устало думала она. — Так кто мог уничтожить вас, когда уже погибли мы?»
Эллера хотела бы забыть то, что услышала, но где-то в глубине души, на окраине памяти, чувствовала, что Ровеналь прав.
Орден и она сама были одно. Но не потому, что кто-то её заставил. Не потому, что не было выбора. И не потому, что Орден дал ей всё.
На краю памяти ворошились воспоминания о ком-то другом, кому Эллера действительно была обязана всем. Но Орден… был её решением. И сейчас Эллера неожиданно отчётливо вспоминала, что искала там.
«Надежду для всех».
С самого детства Эллера считала, что корень зла, которым наполнен окружающий мир — в хаосе, вечных обидах, что, подобно атомной реакции, порождают новое зло. Каждый, кого тронула ненависть, нёс её дальше, щедро наделяя всех встреченных на своём пути.
Эллера хотела оборвать эту цепь. Она готова была стать тем последним звеном, если только её жертва даст миру надежду на очищение.
Эллера верила, что разумное устройство общества позволит избежать вечной ненависти, вечных кровавых драк за каждую кроху благ.
И Эквилибриум обещал ей то, во что она верила. Когда-то давно.
Эквилибриум давал светлую цель.
Эквилибриум говорил: нельзя останавливаться на пути к этой цели.
И Эллера была согласна. Она была на многое готова, хотя самолюбие и продолжало теплиться на дне её души.
Но с каждым годом свет тускнел, затирался, забываясь среди повседневных дел. Заданий, которые если и приближали эту цель, то так незаметно, что Эллера давно перестала чувствовать её приближение.
«Что я делаю? — думала она теперь. — Что я делала все последние десять лет? И кто увидит возрождение человечества, если мы продолжим так же копошиться в собственной нерешительности ещё двадцать, тридцать и сорок лет?»
Эллере показалось, что она прозрела.
«Нет смысла ждать. Действовать нужно сейчас. И Кармелон… Те, кто разрушили Эквилибриум… Они же нанесут смертельный удар Инквизиции.
Если только Ровеналь не лжёт. Если у него есть та сила, о которой он говорил. А она должна быть — иначе зачем Инквизиции истреблять его народ?»
Эллера инстинктивно хлопнула себя по бедру в поисках пачки сигарет — но ничего не нашла.
«А если даже нет, — продолжала думать она, — после своего поражения они должны ненавидеть Инквизицию больше, чем кто-либо другой. Может, он не видит этого сейчас, когда страх за близких заслоняет всё остальное… Но он прозреет. И вряд ли станет откладывать план на сотню лет, как ОПВЭ».
На последней мысли рассуждения её замедлили ход.
Эллера задумалась о собственных словах. Об обвинении, которое бросила в конце.
«Тот, кого я помню… Но откуда я помню его?»