— Завтра же надо будет отнять их от груди. Во-первых, троих выкормить она не сможет, во-вторых, это сэкономит время и, наконец, она сохранит красивую грудь, — сказал Жакмор.
Клементина беспокойно задвигалась и повернула голову в их сторону.
В ее широко открытых глазах застыла суровость.
— Нет, я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мне грудь. А даже если и испортит, то тем лучше. Во всяком случае, нравиться кому-нибудь у меня больше нет ни малейшего желания.
Подошел Анжель и хотел было погладить ее по руке. Она резко отдернула руку.
— Нет уж, хватит, начинать все сначала я не намерена.
— Но послушай, — прошептал Анжель.
— Уходи, — устало сказала Клементина, — я сейчас не хочу тебя видеть, мне это слишком тяжело.
— Разве тебе не лучше? — спросил Анжель. — Посмотри... Живот, который тебя так раздражал, исчез.
— Тем более, что вы перебинтованы и, когда снимите повязку, ваш живот будет точно таким же, как раньше, — сказал Жакмор.
С огромным усилием Клементина приподнялась и оперлась на локоть. Голос ее звучал низко и сипло.
— Так, по-вашему, мне должно быть уже лучше, да? Сразу после родов, с разорванным животом и невыносимой болью в спине... И искореженные кости таза ноют, ноют... Все сосуды в глазах полопались... Ну конечно, я должна снова обрести форму, быть умницей, заняться фигурой, чтобы живот стал плоским, а грудь упругой... и чтобы ты или кто-то другой на меня взгромоздился и впрыснул эту вашу мерзость... А потом все заново: мне станет плохо, я начну тяжелеть и в результате снова исходить кровью...
Резким движением она сунула руку под одеяло и сорвала простыню, стягивавшую ее живот. Анжель рванулся было к ней.
— Не подходи!
В ее голосе было столько ненависти, что муж замер, не вымолвив ни слова.
— Прочь отсюда! Оба!! Потому что ты мне это все устроил, а вы видели меня в таком позоре, во всей красе. Прочь! Проваливайте!
Жакмор пошел к двери, за ним Анжель. Скомканная простыня полетела ему вслед и угодила в голову. Анжель споткнулся и ударился лбом о косяк. Дверь захлопнулась за ним.
VII
Лестница, по которой они спускались, была выложена красной плиткой. Она содрогалась под их ногами. Остов дома — огромные черные балки. Стены побелены известкой. Жакмор пытался найти подходящие слова.
— Ничего, скоро она отойдет.
Анжель промычал что-то невразумительное.
— У вас, наверное, камень на душе? — старался завязать разговор психиатр.
— Нет. Два месяца я сидел взаперти. Так-то вот, — ответил Анжель и криво усмехнулся.
— Даже странно вновь чувствовать себя свободным, — сказал он.
— И чем же вы занимались эти два месяца? — спросил Жакмор.
— А ничем, — ответил Анжель.
Огромный холл, по которому они шли, был, как и лестница, облицован красным песчаником. И совсем мало мебели: массивный стол из светлого дерева, из него же буфет, несколько подобранных им в тон стульев. На стенах два-три светлых пятна картин, очень красивых. Анжель остановился у буфета.
— Выпьете чего-нибудь? — спросил он.
— С удовольствием, — ответил Жакмор.
Анжель налил два стакана домашней наливки.
— Напиток что надо! — оценил Жакмор. И, поскольку его собеседник молчал, ему пришлось продолжить:
— Ну и как оно, отцом-то быть?
— Честно говоря, хреново, — отозвался Анжель.
VIII
29 августа
Клементина была одна. В комнате царила мертвая тишина. Лишь изредка под занавесками слышался легкий плеск солнечных лучей.
Она чувствовала себя совершенно оглушенной и вместе с тем наслаждалась покоем. Ощупала свой плоский и мягкий живот. Набухшие груди распирало. Она вдруг пожалела свое тело, ей было стыдно перед ним, и она забыла, как накануне сорвала повязку с живота. Ее пальцы пробежали по шее, по плечам, по ненормально раздувшейся груди. Что-то ей стало жарко: видно, поднялась температура.
Из-за окна доносился смутный, далекий шум деревни. Было как раз время работы в поле. В темных стойлах визжали наказанные животные. Впрочем, их обида была скорее показной.
Ее питомцы тихо спали рядом. Чувствуя к ним брезгливость, она не очень решительно взяла одного и подняла над головой на вытянутых руках. Он был весь розовый, с мокрым жадным ртом, вместо глаз — красные, как мясо, складочки кожи. Отвернувшись, она обнажила грудь и поднесла к ней своего пачкуна. Тот жадно зачмокал, судорожно сжимая кулачки. Заглатывая очередную порцию молока, он издавал горлом противный звук. Приятного в этом было мало. Кормление приносило чувство легкости, но и опустошало. Опорожнив грудь на две трети, сосун отвалился, раскинул ручки и мерзко захрапел. Когда Клементина положила его рядом, он, не переставая храпеть, странно зачмокал, и во сне продолжая сосать. На голове у него рос жалкий пушок. Родничок как-то беспокойно пульсировал, так что хотелось надавить на него и остановить биение.