-Джон, пожалуйста!
- Кто?
Ее лицо исказила гримаса боли, и Мишель смирилась, отворачиваясь.
- Роджер Бекман. Мой бывший муж. - Было невероятно трудно произнести эти слова, они словно душили ее.
Джон снова выругался, тихо и очень витиевато. Мишель вначале пыталась вырваться, когда он сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени, но это было бесполезно, и вскоре она прекратила попытки. Сейчас ей хотелось уединения, хотелось вымыться, тереть свое тело под горячими струями душа, снова и снова, чтобы избавиться от постыдного прошлого. Но Джон не позволил ей уйти. Он держал ее, обнаженную, на своих коленях, не произнося ни слова, после того как перестал сыпать проклятьями, пока не заметил, что Мишель дрожит. Солнце пекло нещадно, но ее кожа была холодной. Джон стянул простыню с кровати и завернул в нее Мишель. Он чувствовал, как она напряжена и укачивал ее, поглаживая руками вверх и вниз по спине. Она казалась измученной. То, что он узнал, продолжало пульсировать в голове, и Джон дрожал от черного гнева, подобного которому никогда не знал прежде. Если бы он был в состоянии достать этого слизняка прямо сейчас, то убил бы его голыми руками, наслаждаясь каждой минутой этого. Он думал о Мишель, сжимающейся от страха и боли, о ее хрупком теле, дрожащем от ударов, и красный туман ярости заволок его сознание. Неудивительно, что она попросила, чтобы он не причинил ей боль в первый раз, когда занимался с ней любовью! После опыта с бывшим мужем было чудом то, что она вообще позволила ему прикоснуться к себе. Джон низко застонал, прижимаясь щекой к копне ее солнечных волос, его сильные руки крепко обнимали Мишель. Он не знал о чем говорить сейчас, и она тоже, но звука его голоса было достаточно. Его нежность нахлынула на нее, согревая израненную душу так же, как тепло его тела согревало ее холодную кожу. Джон продолжал держать ее в объятиях, успокаивая и давая ощущение защищенности своей близостью. Некоторое время спустя Мишель немного отодвинулась, тихо попросив, чтобы он позволил ей уйти. Джон подчинился, хоть и неохотно, не сводя глаз с ее бледного лица, когда она прошла в ванную и заперла за собой дверь. Он хотел двинуться вслед за ней, встревоженный тишиной. Его рука уже была на ручке двери, когда Джон остановился и взял себя в руки. Сейчас Мишель действительно нужно побыть одной. Он услышал звук душа, и терпеливо ждал, пока она не вышла. Мишель была все еще бледна, но выглядела немного лучше. Душ окончательно согрел ее, и она была одета в махровой халат, который всегда висел на двери ванной.
- Ты в порядке? – Тихо спросил он.
- Да. – Голос Мишель звучал приглушенно.
- Мы должны поговорить об этом.
- Не сейчас. - Взгляд, который она бросила на него, был затравленным. - Я не могу. Не сейчас.
- Хорошо, малышка. Позже.
Позже, ночью, когда Мишель снова лежала в его объятиях, и темнота щитом окутывала их, Джон любил ее нежно и мягко, лаская бесконечно долго, доставляя невыразимое наслаждение. В образовавшейся тишине она чувствовала, что он ждет ответы, и хотя боялась этого, в темноте ей легче было говорить о прошлом. Когда пришло время, он не смог даже спросить. Мишель сама начала рассказывать.
- Он был страшно ревнивым, - прошептала она. – Просто до безумия. Я не могла даже заговорить с мужчиной, независимо от того, был ли тот уродлив, женат или стар. Я не могла улыбнуться официанту. Совершенно невинные вещи приводили его в бешенство. Сначала он только кричал, обвиняя меня в измене, в том, что я влюблена в другого, и допытывался, кто это. Эти вопросы становились постоянными, я уже не могла слышать их. Потом он начал бить меня. Позже он всегда сожалел и просил прощения. Он говорил, как любит меня, клялся, что никогда не сделает этого снова. Но конечно, делал.
Джон напрягся, его мускулы, дрожали от гнева, она чувствовала, что он снова выходит из себя. В темноте она погладила его лицо, успокаивая, и сама удивилась своему поступку.
- Однажды я заявила на него в полицию. Его родители откупились от обвинений и однозначно дали понять, что я не должна повторять подобное. Тогда я попыталась оставить его, но он нашел меня и притащил домой. Он … он сказал, что убьет папу, если я когда-либо попытаюсь оставить его снова.
- И ты поверила ему? - Резко спросил Джон, впервые прервав ее рассказ. Мишель не вздрогнула от резких слов, зная, что они относились не к ней.
- О, да, я верила ему. - Она грустно рассмеялась. – И верю до сих пор. У его семьи достаточно денег, чтобы сделать что угодно, и никогда не ответить за преступление.
- И все же ты смогла уйти от него.
- Только когда нашла возможность держать его на расстоянии.
- Как?
Мишель задрожала, ее голос сорвался.
- … Шрамы на моей спине. Когда он сделал это, его родители были в Европе. Они не успели уничтожить документы и подкупить свидетелей, а потом стало слишком поздно. У меня появились копии, и их оказалось достаточно для обвинения против него. Я купила свой развод этими шрамами, и заставила его родителей обещать держать его подальше от меня, или я буду использовать документы. Они очень переживали за свое положение и семейный престиж.
- За какой-то престиж? – невыразительно повторил Джон, с трудом удерживая ярость.
- Это теперь не имеет значения, они мертвы.
Джон не думал, что это было большой потерей. Люди, которые заботились больше о семейном престиже, чем о молодой женщине, жестоко избиваемой и напуганной, не многого стоили по его мнению.
Снова повисла тишина, и Джон понял, что она не собиралась добавлять что-нибудь еще. Если бы он позволил ей, она оставила бы это в такой сжатой и отредактированной версии, но он должен был знать больше. Рассказ Мишель причинял ему сильную боль, он и не думал, что возможно чувствовать такую боль из-за другого человека. Но для Джона было жизненно важно знать все, чтобы не было больше никаких недоговоренностей между ними. Он хотел знать, о чем она думает и почему держит дистанцию между ними, хотел знать как она жила эти два года после развода.
Он коснулся спины Мишель, лаская ее кончиками пальцев.
- Это было причиной, по которой ты не хотела плавать?
Мишель отодвинула голову от его плеча, и ее голос звучал совсем тоненько в темноте.
- Да. Я знаю, шрамы почти незаметны. Но в моей памяти они все еще есть и я так боялась, что кто-то заметит их, и будет спрашивать, откуда…
- Поэтому ты всегда надеваешь длинную ночную рубашку после того, как мы занимаемся любовью.
Она была тиха, но он почувствовал ее кивок.
- Почему ты не хотела, чтобы я знал? Я ведь не случайный прохожий с улицы.
Нет, он был ее сердцем и ее сердцеедом, единственным человеком, которого она когда-либо любила, и поэтому более важным для нее, чем кто-либо еще в этом мире. Она не хотела, чтобы он знал уродстве, которое было в ее жизни.
- Я чувствовал себя грязной, - прошептала Мишель. Мне было стыдно.
- Мой Бог! – Взорвался Джон, поднимаясь на локтях, чтобы наклониться к ней. - Почему? Это была не твоя вина. Ты была жертвой, а не злодеем.
- Знаю, но это ничего не меняет. Я все еще не могу избавиться от этих ощущений.
Он поцеловал ее, долго, медленно и горячо, языком показывая ей, насколько желает ее. Он продолжал целовать Мишель, пока она не ответила, обвивая руками его шею и отвечая на движения его языка своим. Тогда он откинулся на подушку, притянув ее голову к себе на плечо. Она была обнажена: Джон мягко, но твердо отказался позволить ей надеть ночную сорочку. Теперь между ними не было тайн, и Мишель была этому рада. Она любила прикосновения его теплого, твердого мускулистого тела к своей обнаженной коже. Джон все еще размышлял, неспособный оставить эту тему. Она чувствовала его напряженность и медленно провела рукой по его груди, гладя вьющиеся волосы и маленькие круглые соски с их крошечными бугорками в центре.
- Успокойся, - пробормотала Мишель, целуя его плечо. – Это в прошлом.
- Ты сказала, что его родители контролировали его, но они мертвы. Он беспокоил тебя с тех пор?
Мишель задрожала, вспоминая телефонные звонки Роджера.
- Он звонил мне домой. Я не видела его. И надеюсь, что никогда больше не увижу. – Последняя фраза Мишель была полна отчаянной искренности.