– В детстве я мечтала стать фигуристкой. – Все еще под впечатлением от только что увиденного шоу на льду, Элизабет исполнила еще одно изящное па.
– Ну и в чем же дело? У тебя вполне подходящая фигура, – отозвался Квинт.
Элизабет улыбнулась, чувствуя устремленный на нее жадный взгляд.
– Не знаю. Возможно, меня испугала перспектива стать звездой.
Улыбка сбежала с лица Квинта, и он вдруг стал очень серьезен.
В замешательстве Элизабет принялась расправлять мягкую ткань платья, не очень понимая причину перемены, происшедшей с ним.
– Думаю, что дело заключалось не в самом спорте, – продолжала Элизабет. – Наверное, меня больше всего привлекали яркие костюмы, вышитые блестками, в которые были одеты фигуристы. Искренне признаюсь в одной постыдной слабости. Я всю жизнь занимаюсь тем, что экспериментирую над одеждой в своей гардеробной.
– Ну, я рад тому, что ты благодаря этой своей слабости выглядишь так привлекательно. – Квинт провел пальцами по краю ворота короткого облегающего платья. Он видел, как Элизабет затрепетала от этого прикосновения, и повторил движение еще раз.
Во рту у Элизабет пересохло, когда Квинт взял ее за руку и повел через холл мимо гостиной. «Что он собирается делать?» – взволнованно подумала Элизабет. Она согласилась заехать к нему выпить чего-нибудь после представления. Конечно, они были наэлектризованы атмосферой вечера, и опасность того, что глоток вина может иметь продолжение, разумеется, существовала. Но не может же быть, чтобы Квинт с ходу попытался затащить ее в постель?
Элизабет продолжала размышлять над тем, как бы выпутаться из сложной ситуации, не рискуя повторить неуклюжую сцену у нее дома. Но ее опасения были напрасны. Квинт пригласил ее в комнату, расположенную прямо рядом с бильярдной. Когда он зажег свет, глазам Элизабет предстала не спальня, а обитый мягкими панелями зал с внушительным набором тренировочного оборудования.
– Перед тем как выпить, я хотел кое-что тебе показать, – сказал Квинт очень серьезно.
Элизабет остановилась возле одного тренажера. На одном его конце располагалась стойка с перекладиной, на которой были подвешены громадные гири.
– Ты действительно поднимаешь это? – спросила она.
Квинт бросил взгляд на гири и кивнул, не видя в этом ничего особенного. Он шел прямиком к витрине на дальней стене зала, где на красном бархате лежал свисток. Какое-то время они молча стояли перед витриной, глядя на свисток. Покосившись на напряженно сжатые губы Квинта, Элизабет поняла, что этот предмет имеет для него большое значение. «Интересно, что за ним скрывается», – подумала она.
– Я… храню свисток, чтобы он напоминал мне… – Квинт говорил медленно, с трудом подыскивая слова.
Элизабет была вся внимание. Не проронив ни слова, она ожидала продолжения рассказа, понимая, что Квинт собирается сообщить ей что-то очень важное. Он крепко сжал руку девушки.
– Свисток принадлежал моему школьному тренеру. Этому человеку я доверял больше всего на свете. – Квинт наклонил голову и нахмурился, словно прислушиваясь к голосу из прошлого. – Я буквально боготворил его. До тех пор пока он меня не предал.
– А теперь ты его ненавидишь? – спросила Элизабет, следя за выражением лица Квинта.
– Ненавижу? – опешил Квинт. – Вовсе нет. Своим предательством он добился неожиданного результата – моя жизнь круто изменилась к лучшему. Вместо того, чтобы влачить жалкое существование, довольствуясь крохами, как это бывает с большинством бывших спортсменов, я замахнулся на суперприз. Тренер сумел дать мне такой чертовской силы запал, что пламя бушует во мне до сих пор.
– А как же ему это удалось? – спросила Элизабет, наблюдая за Квинтом, который не сводил глаз с блестящей железки. Любопытство ее было возбуждено, и она хотела знать конец этой истории.
– Я тогда был туп, как бревно, – продолжал Квинт и поднял руку, призывая Элизабет потерпеть и не задавать лишних вопросов. – Нет, не в смысле умственной отсталости. В школе я получал хорошие отметки. Но мой старик был алкоголиком. Из тех, что просиживают целыми днями за бутылкой и вытряхивают из семьи последние деньги. Мать не выдержала такой жизни и умерла. Мне было тогда столько, сколько сейчас Ники. После смерти матери все свои старания я употребил на то, чтобы отвадить своих братьев и сестер от пагубного пристрастия.
Элизабет оцепенела, ошеломленная рассказом Квинта. Она понимала, что ему трудно раскрывать перед нею душу. В ореоле благополучия Квинт выглядел естественно, и Элизабет привыкла думать, что общественное положение семьи уже на старте обеспечило ему фору в жизненной гонке. В действительности оказалось, что Квинт – это человек, который сделал себя сам в полном смысле этого слова.
– В школе я неплохо играл в футбол, – продолжал Квинт. – Я не был великим футболистом, но вполне мог заинтересовать какой-нибудь престижный университет. Мне предложили контракт с выплатой вознаграждения наличными. Сумма была весьма скромной, но я не был избалован. Тренер знал о вознаграждении и молчаливо одобрил сделку. Тогда он ни словом не обмолвился о ее незаконности.
– Но он знал, что сделка незаконна.
– Конечно, знал. Я обнаружил это, только будучи на втором курсе. Тогда спортивная программа университета была включена в круг проверки на федеральном уровне. К тому моменту тренер работал в другом университете – главном сопернике моего и имел там репутацию скандалиста. Благодаря его выступлению на слушаниях в комиссии моя команда была подвергнута тщательной проверке. Меня в результате лишили права продолжать занятия, и я перешел в более скромное учебное заведение.
– Однако это не сказалось на твоей карьере профессионального футболиста, – уточнила Элизабет.
– Не жалуюсь, – криво усмехнулся Квинт. – На последнем курсе меня представили на получение премии в области спорта.
– А я и не знала.
– Как и большая часть человечества. Меня забаллотировали при голосовании. Но все равно я был на седьмом небе от счастья, потому что попал в «Канзас-Cити Чифс». Ну а остальное – дело прошлое, так они сказали, – закончил Квинт, сдержанно усмехаясь.
– Ты так скромно начинал и…
– Именно, – подхватил Квинт, обняв Элизабет за плечи и привлекая ее к себе. – Я хотел, чтобы ты убедилась, что, чтобы оказаться победителем, необязательно быть первым на старте. Если, конечно, ты готов к долгому и трудному пути.
Элизабет обняла Квинта. Его рассказ взволновал и растрогал ее. Квинт предстал перед ней в новом свете.
– Так ты думаешь, что мне еще не поздно брать уроки по фигурному катанию? – спросила она, смущенно улыбаясь.
– Ты ухватила мою мысль, – ответил Квинт и, прижав Элизабет к груди, посмотрел на часы. – Перед тем как мы выпьем, я должен сделать один важный телефонный звонок. Ты не возражаешь?
Квинт усадил Элизабет в гостиной на кушетку с мягкими подушками, а сам исчез за дверью своего кабинета, расположенного по соседству. Элизабет посмотрела на светлых тонов ворсистый плед с восточным орнаментом, на полотна современных художников, украшавшие панели из темного дерева. На интерьере комнаты лежала печать совершенства, которую дает только прикосновение руки профессионального дизайнера.
Первым побуждением было скинуть с ног туфли и сбросить на пол подушки, с такой педантичностью разложенные на кушетке. Когда Элизабет представила, как она растянется поперек ворсистого пледа в ожидании Квинта, просторная гостиная показалась тесной и душной. Она поднялась и, подойдя к балконной двери, открыла ее, пытаясь освежить разгоряченное лицо.
На балконе хозяйничал ледяной ветер. Скрестив на груди руки, Элизабет подошла к перилам. Серп луны блестел на черном бархате неба. С высоты двенадцатого этажа Элизабет видела простиравшийся перед нею город. Мириады огней, рассеченные лентой реки, уходили вдаль. «Меня тоже влечет вдаль», – подумала Элизабет. По телу пробежала дрожь. От холода или, быть может, от томительных предчувствий?