— Многие из них прилетели сюда из Монте-Карло. Часто они прилетают ранеными и долго привыкают, прежде чем становятся ручными. Есть среди них покалеченные настолько, что даже не позволяют лечить себя. Таких я просто держу в доме до полного их выздоровления.
— Охота — жестокий вид спорта, — заметил Малколм.
Ему стало стыдно, когда он вспомнил, как некогда сам любовался голубиной охотой и даже делал ставки на победителя.
— Вы никогда не сопровождаете брата в его поездках? — спросил он Элизабет, когда она рассталась со своими пернатыми друзьями и принялась разливать чай.
— Нет, я остаюсь здесь, — ответила она.
Малколму показалось, что легкая тень пробежала по ее лицу.
Вскоре к ним присоединился Иван. Они оживленно беседовали и смеялись.
Странно было видеть в этом уединенном месте великого музыканта и такую красивую девушку.
Очевидно, Ивана — а о нем в его тридцать пять лет уже заговорили как о гениальном пианисте — осаждают шумные светские друзья и знакомые, поэтому он и бежал сюда, думал Малколм.
Хорошенько приглядевшись к Элизабет, Малколм понял, что она своим юным видом обязана прежде всего цвету лица и хрупкой фигурке.
Какие-то фразы, оброненные ею во время беседы, и собственные наблюдения привели его к выводу, что ей, должно быть, лет около тридцати. Тонкие черты лица Элизабет, чистая нежная кожа, манера говорить с детской непосредственностью, искренность — все это делало ее моложе своих лет.
Ничего похожего на претенциозность не было ни в брате, ни в сестре. Они вовсе не пытались произвести впечатление, понравиться. Им были присущи естественное обаяние и искренняя увлеченность тем, что они делали.
Вскоре Малколм сам убедился в том, что Элизабет сказала ему правду — в силу своего характера она и в самом деле не способна была испытывать ни скуку, ни одиночество.
Что бы она ни делала — ела ли крестьянский хлеб с медом, слушала, как играет брат, или же показывала Малколму великолепную панораму, открывающуюся с вершины горы, она искренне радовалась всему этому.
«Вот в чем ее секрет, — думал Малколм. — Не только самой радоваться, но и делиться радостью с другими».
Он не помнил, был ли когда-нибудь так счастлив, как в тот день, в гостях у брата и сестры Керчнер. Они приняли его, как близкого человека. Он уезжал, уверенный в том, что может снова навестить их, ибо их приглашения искренни, а не просто дань светской вежливости.
— Приезжайте к нам в пятницу, — сказала ему Элизабет. — Я приглашаю вас на ленч. После него мы совершим прогулку в горы по моим любимым местам, а потом...
Она радостно всплеснула руками:
— Вы ведь можете остаться на ужин? Мы попросим Ивана поиграть нам. В пятницу — полнолуние, я так люблю сидеть в саду, когда он залит лунным светом, и слушать, как играет Иван. Мне кажется, что именно так следует слушать музыку, как вы думаете?
— Я никогда не пробовал, — признался Малколм.
— В таком случае это будет просто чудесно! — улыбнулась Элизабет. — Обещайте, что приедете.
Принимая приглашение, Малколм знал, что не только удостоился чести послушать игру выдающегося пианиста и композитора, но и получил возможность снова побыть рядом с Элизабет.
Он с трудом поверил глазам, когда увидел, что на часах уже половина шестого. Он задержался на целых полтора часа. Элизабет весело рассмеялась.
— Пьер простит вас, — успокоила она Малколма. — Я рада, значит, вам было хорошо, раз вы забыли о времени, а ведь это не всегда удается. Я знаю, как бесконечно медленно может тянуться время.
— Я тоже это знаю, — мрачно промолвил Малколм, вспомнив последние пятнадцать лет.
Элизабет, словно почувствовав, что ее слова вызвали печальные воспоминания или, возможно, причинили боль, легонько коснулась его руки.
— Так хорошо, когда мы просто не замечаем, как идет время, и не придаем этому абсолютно никакого значения.
Малколм посмотрел на нее. Она продолжала:
— Человеку свойственно забывать о времени, не так ли? Суетясь и толкаясь, он устремляется вслед за собственной фантазией и начинает верить в нее, пока наконец не теряет контроль над ней и не становится ее пленником.
Она рассмеялась.
— Я, кажется, стала чересчур серьезной, — сказала она, — но вы сейчас... как бы это сказать? — так посмотрели на меня, словно о чем-то горько сожалеете.
— Так оно и есть, — признался Малколм.
— Но это значит тратить время впустую. Время как деньги. Если вы истратили их, стоит ли сожалеть об этом. Их нет, вот и все.
Тень, мелькнувшая в глазах Малколма, исчезла.
— Как здраво вы рассуждаете!
Взяв ее руку, он поцеловал ее и тут же заторопился уходить.
— Иван проводит вас, — сказала Элизабет, и хотя Малколм запротестовал и стал уверять, что сам знает дорогу, она настояла на своем и позвала брата.
— Конечно, я провожу вас вниз, — сказал Иван. — Прогулка мне только на пользу. Сегодня я совсем не дышал свежим воздухом и нарушил строгий приказ Элизабет.
Они спускались по более удобной тропе, чем та, по которой он с Элизабет поднимался на виллу. Иван шел быстро, словно радуясь тому, что может наконец размяться. Потом поднял голову и посмотрел на небо, на первые вечерние звезды. Они уже появились, хотя солнце в своем багрово-золотом великолепии еще не успело уйти за горизонт.
— Надеюсь, я не помешал вам сегодня? — промолвил Малколм. — Не очень-то, наверно, приятно, когда в этой тихой обители вдруг появляются незнакомые люди, которых вы совсем не ждали.
— О, я привык к этому, — спокойно ответил Иван. — Элизабет постоянно с кем-то знакомится и приводит к нам на виллу. Впрочем, последним гостем до вас был осел. — Он рассмеялся. — В самом деле. Она нашла его, заблудившегося в горах, довольно далеко от деревушки. К тому же у него была рана на спине, и Элизабет взялась его вылечить. Она не может не заботиться о ком-то, — пояснил он, — и помогает всем без различия. Забота о других делает ее счастливой, а я хочу, чтобы она была счастлива, пока...
Тут он вдруг умолк, и Малколм почувствовал, как ему трудно продолжать разговор.
— Пока что? — невольно, не сдержавшись, спросил он, хотя совсем не собирался досаждать расспросами.
Вместе с тем ему хотелось услышать как можно больше об Элизабет, и он со странной тревогой гадал, что могло таиться за недосказанной фразой.
— Я сказал «пока»? — неожиданно и резко спросил Иван.
Снова воцарилось молчание.
— Если я сказал так, — продолжил Иван, — то потому, что эта мысль неотступно со мной. Пожалуй, вам следует знать, ибо скоро вы сами все поймете, если, конечно, не слепы. Элизабет осталось недолго жить.
Голос Ивана режущим инородным звуком нарушил тишину прохладных сумерек.
Для Малколма эти слова были как удар грома, а при этом он будто знал, что услышит их.
— Но почему? — Он словно издалека слышал свой голос и чувствовал, как сухи его губы.
— Поражены оба легких, — промолвил Иван. — Ей уже нельзя помочь. Я показывал ее всем светилам, какие только есть, пытаясь что-то сделать, но напрасно. Лишь живя здесь, дыша этим воздухом, она может продлить свою жизнь, но, увы, ей уже не выздороветь.
Оба долго молчали, слышен был лишь шорох гальки под ногами. Они продолжали свой путь через рощу мимоз.
— Она это знает? — наконец нарушил молчание Малколм.
— Конечно, — словно очнувшись, ответил Иван. — Это уже не тайна для нее. Мы часто говорим об этом и абсолютно откровенно. Она слишком совершенна для этого мира. Элизабет по-своему святая и принимает мысль о смерти с радостью и удовлетворением, которые меня пугают. Но я скрываю это, ибо боюсь не за нее, а за себя. Как я буду жить без нее? — просто признался он.
Малколму хотелось узнать правду.
И он узнал ее.
Когда они подошли к такси, Иван крепко пожал Малколму руку, повторил свое приглашение посетить их в пятницу и, не дожидаясь, пока такси тронется, скрылся в темноте.