— Она свидетельница, — пожал плечами Арсений.
— Свидетельница чего? Как ты киллера завалил?.. Знаешь, что с такими свидетелями делают? — Казимир смотрел вроде серьезно, но ирония чувствовалась.
Как будто понимал, что творится в душе у Арсения. Да и сам он мог увлечься Сиреной. Ну не могла же ее красота оставить его равнодушным.
— Убивают, — кивнул Арсений. — И хоронят.
— Ты слышал? — глянув на Ширмана, спросил Казимир.
А тот смотрел на Арсения так, как будто он выносил приговор Сирене, а вместе с тем и ему самому.
— Но мы ее просто похороним, — продолжал Арсений. — Заживо. И здесь. До лучших времен.
— Это ты так решил?
— Это я так решил. — Арсений смотрел на Казимира без вызова, но твердо, непоколебимо.
Никакая сила не заставит его причинить зло этой чудесной девушке. Даже если она вовсе не ангел, как о ней ему хотелось думать…
Казимир кивнул, давая понять, что уважает позицию Арсения. И, насмешливо глянув на Ширмана, спросил:
— А почему Сирена?
— Как это почему?
— Ну, имя какое-то странное.
— Но это имя. А не кличка… У нас так не принято…
— По кличкам не принято?
— Нет.
— Где это у вас? У воспитанных людей?.. А мы, значит, невоспитанные? — нахраписто спросил Казимир.
Но Ширман выдержал его взгляд и даже ответил.
— Ну, ты же обращаешься ко мне на «ты». А я, как минимум, на десять лет старше тебя.
Казимир вытянул губы трубочкой, исподлобья глядя на Ширмана. Наконец, усмехнулся, раскрыл пакет, заглянул внутрь, вытащил батон колбасы и булку хлеба. И снова поднял глаза на Ширмана.
— Жрать будете, Давид Яковлевич?
Арсений вставил штекер в розетку, но холодильник заработал не сразу. Подумал немного, только тогда включился. Холодильник давно не мыли, из него воняло, но это не помешало им с Казимиром загрузить его продуктами.
На столе уже ничего не было, когда появилась Сирена. В костюме, в домашних тапочках. Она молчала, но за нее говорила ее милая, слегка застенчивая улыбка.
Она принюхалась и, нахмурив брови, подошла к холодильнику. Открыла его, поморщилась, но вместе с тем и улыбнулась, приложив пальцы к вискам. С иронией изобразила весь ужас положения.
— У нас тут немного грязно, — сказал Казимир.
Сирена удивленно глянула на него.
— Немного?! Давайте-ка отсюда!
Она махнула рукой, прогоняя с кухни всех, но Арсений остался. Здесь ему не грозило копаться в чьем-то грязном белье, а с едой возиться не зазорно.
Он вытащил продукты, Сирена взялась за тряпку. Арсений улыбнулся, глядя на нее.
— Что не так? — Она игриво и в то же время застенчиво улыбнулась ему в ответ.
— Да как-то не смотришься ты с этим… — Он взял ее за руку, провел пальцами по внешней стороне ладони, а затем решительно забрал тряпку.
— А с чем я смотрюсь?
— С белой пушистой кошечкой в руках… С шерстью горностая, — немного подумав, добавил он.
— Почему горностая? — Сирена с интересом посмотрела на него.
— Потому что у королей горностай. Белый, с темными пятнами…
— На репутации?
— Почему на репутации?
— На моей репутации нет пятен.
Сирена снова всего лишь растянула губы, но Арсений услышал ее смех — тихий, а вместе с тем звонкий как ручеек. Она вырвала у него тряпку, взяла кастрюлю с водой и принялась мыть холодильник. Она вроде бы и не торопилась, но дело горело в ее руках, работа спорилась.
— Зачем тебе все это? — спросил он.
— Зачем это мне? — Она сделала упор на последнем слове. — Я думала, это нужно всем.
— От грязи еще никто не умер.
— Ты в этом уверен?
Сирена не смотрела на него, чтобы не отвлекаться от чистки.
— Ну, я же выжил…
— Это ты о чем?
— О дизентерии… В Афгане мы всей ротой дри… животами мучились…
А еще в Афгане Арсений мог заболеть желтухой — там с этим запросто. Но ему повезло, отделался одной дизентерией. Правда, намучился изрядно, поддон выбивало так, что желудок мог выскочить наружу вместе с легкими.
— Ты в Афгане был? — Сирена лишь на мгновение задержала на нем взгляд.
— Да пришлось…
— Мама, наверное, сильное переживала.
— Мама ничего не знала.
— Как это так?
— Мама и меня не знала. И я ее не знал. Детдомовский я… Плохой.
— Почему плохой?
— Потому что сидел. Два года. За драку.
— Драться ты умеешь, — не отрываясь от холодильника, кивнула Сирена.
— И еще я бандит.
Она положила тряпку, повернулась к нему и посмотрела, что называется, в лоб.