Матье уехал в Тоскану, оставив меня наедине с компьютером. И в тот вечер одиночество вдруг показалось мне невыносимым.
Я попытался дозвониться Пандоре в Зернойс, но попал на автоответчик. Наверное, она уже спала. Жозефину я не видел уже несколько недель. Когда мы в последний раз ужинали вместе, она показалась мне еще более отстраненной. «Ты нашла себе нового возлюбленного?» – спросил я напрямик. «Не говори глупости!» – взвизгнула она, но щеки ее предательски порозовели.
Бедняжка Жозефина, ты совсем не умеешь врать! Я понимаю, ты щадишь меня, тяжелобольного, «тень себя самого», твоего «бывшего» со слабеющей потенцией, но я бы предпочел, чтобы ты сказала мне правду, швырнула ее мне в лицо, как в кинокомедиях герои швыряют друг в друга торты. Я переживу твое предательство, оплачу его и попробую перевернуть прожитую страницу. Я чувствую, что готов услышать что угодно и что угодно пережить, но только не твою настойчивую ложь. Но ты не отказываешься от нее, упрямо смотришь мне в глаза, обиженно надуваешь губы…
Внезапно я увидел на месте Жозефины себя. Та же гримаса, тот же упрямый взгляд – я категорически отрицаю факт измены. «Руку даю на отсечение, Элизабет, у меня ничего не было с той девчонкой! Клянусь!» Жена смотрит на меня с тем же выражением, что и я сегодня на Жозефину, – она устала, ей больно, и она абсолютно уверена, что права. Что ж, теперь я знаю, что с этим надо делать.
Я улыбнулся и взял Жозефину за руку, оборвав тем самым энергичный поток отрицаний.
– Ты меня больше не любишь? – пробормотала она как ребенок, ожидающий наказания.
Я поцеловал ее в лоб.
– Я люблю то, чем мы были, но не то, чем мы стали.
Произнеся эту загадочную фразу, я проводил ее до двери.
Впервые работа над романом показалась мне каторгой. Я смотрел на экран монитора с безразличием пенсионера, уставившегося в телевизор.
Я лег спать, одинокий и усталый.
Прежде чем я провалился в сон, мне в голову пришла странная мысль.
Не предположение, а уверенность: жить мне осталось не очень долго.
Вернулся Матье. Глядя на его довольное лицо, я и сам повеселел. Во время церемонии случилось нечто неожиданное.
Хранитель музея Беппе Русполини сильно задерживался. Толпа, собравшаяся в зале номер семь, с нетерпением ожидала начала. Куда запропастился хранитель? Да еще в такой день! Помощница Русполини с тревогой посматривала на дверь и в который раз тщетно пыталась дозвониться до своего патрона по мобильному. Матье, Гаранс, чета Уэзерби, Деламбры, Грациани, Лоренцо с семьей стояли в центре прямоугольника, огражденного стойками и красным шнуром.
Вдруг окружающие начали перешептываться. Многие вздохнули с облегчением: явился хранитель галереи. Грациани поспешил подойти к нему. Вместе они направились к маленькой эстраде. Беппе Русполини начал свою речь, упиваясь звуком собственного голоса. Ему постоянно приходилось повышать голос, но это не помогало – его никто не слушал. Некоторые посетители вслух обменивались комментариями.
Наконец он умолк. Портрет было решено поместить рядом с полотном «Битва при Сан-Романо». Для него выделили место, отмеченное позолоченной пластинкой. По причине отсутствия баронессы Ландифер эту почетную обязанность должен был выполнить хранитель. И вдруг толпа снова заволновалась.
К эстраде направлялся странный персонаж, и походка у него была медленная, но уверенная. Толпа почтительно расступилась, давая ему пройти. Беппе Русполини и Уго Грациани пару мгновений смотрели на нового гостя, остолбенев от изумления, потом поклонились.
– Ты ни за что не угадаешь, кто это был! – заявил Матье.
Как бы не так! Я знал наверняка. Пандора! Так вот почему включился автоответчик, когда я звонил ей вечером, перед днем открытия! Она уже была во Флоренции!
На баронессе была треуголка с черными страусовыми перьями и накидка из черного атласа, шлейф которой с явственным шелестом струился по полу.
Остановившись перед Русполини и Грациани, она победно им улыбнулась.
– Я приехала! – объявила баронесса. – Думаю, повесить картину надлежит мне самой!
Матье прыснул со смеху.
– Ты бы видел Русполини в эту минуту! Он позеленел от злости!
С помощью Лоренцо Пандора взошла на эстраду. Профессор Грациани передал ей портрет, в то время как Русполини силился выдавить из себя улыбку. Баронесса окинула картину взглядом, затем уверенным движением повесила ее на место. С остервенением изголодавшейся стаи защелкали фотоаппараты, замелькали десятки вспышек, по музею прокатился шум аплодисментов.
Баронесса вслух прочла надпись на позолоченной пластине под картиной: