Не в силах дольше терпеть унижение, я с усилием выпростал себя из гамака, и, обращаясь к шутнику, сказал громко:
– Нет такого слова в русском языке. Правильно говорить – кладут.
Оставшаяся часть полёта проходила в полном молчании. Я стоял, держась за гамачок, а пилот, сочувственно поглядывая на меня через открытую дверь кабины, делал вид, что не замечает того. Ровный гул мотора скоро успокоил меня, и я принялся раздумывать о том, что сверху видно и коротко остриженную траву леса, и игрушечные домики, и спички столбов… всё, кроме людей. Их там как бы и нет вовсе. Ни хороших, ни плохих.
Бабушкино средство
Лесная тропинка. Повсюду заставы крапивы. Не упреждая, «Стой, кто идёт!», они ведут обстрел, прижигая кожу, то ли солью, то ли мелкой дробью. Муравьи шустро перебегают через дорогу, словно по переходу, в одних и тех же местах, – поодиночке, попарно, гурьбой, как школьники. Обычно муравьи здоровы и сильны даже на вид. Волокут нечто, в пятьдесят раз больше своего веса, не останавливаясь, дабы отдышаться. Но иногда, редко весьма, попадаются увечные, которые переносят свою хворобу стойко, сами или при поддержке товарищей, коли не в силах уж боле идти.
Я не помню, где поранил большой палец на ноге, но из симпатичного розового, он превратился в фиолетовый всего за одну ночь. Нога ныла немного, и отказывалась умещаться в сандалике. Отпрашиваясь гулять, я наврал матери, что мне «ничуточки не больно», но всё же попросил прибинтовать ногу поверх обуви, чтобы было «как на фронте».
Мать с сомнением покачала головой, но просьбу выполнила, и умело, «восьмёрочкой» соединила ступню с сандалией. Не сдерживая гримасу боли, даже чуть преувеличивая её, я браво захромал из подъезда. Дворовые ребята тут же обступили меня, и, после недолгих расспросов, порешили срочно, пока целы бинты, затеять поиграть в войну. Мне выпала роль раненого генерала, и до того времени, как мамы отозвали с фронта всю нашу армию, я бойко топал перебинтованной ногой, требуя захвата государств и форсирования рек. Роль первых досталась беседке в центре двора и скамейке у подъезда, рекой же была назначена вечная лужа выгребной ямы.
После славных боёв мы, конечно не по своей воле, разошлись по домам. Первым делом мама отправила меня мыться, но разглядев растрепавшуюся повязку, усадила на табурет, и стала разбинтовывать ногу сама. Я боялся смотреть вниз, а проходивший мимо отец присвистнул. Палец из фиолетового стал чёрным, а лиловый цвет поднялся уже чуть выше середины ступни.
Мать расстроилась:
– Ну, всё, придётся завтра идти к доктору.
Я засопел, но будучи почти боевым генералом, понял, что дело нешуточное, и от похода в амбулаторию мне не отвертеться.
На следующий день, осмотрев ногу, хирург вымазал палец чем-то вонючим, и приказал непременно привести меня на следующий день, добавив при этом:
– Станет хуже – будем резать.
Ночью я проснулся от того, что палец дёргался сам по себе, и отбивал по стенке «Спасите наши души» азбукой Морзе. Пытаясь помешать ему в том, я принялся гудеть с закрытым ртом, подражая самолёту. Палец не стал болеть меньше, но зато через некоторое время проснулся отец:
– Да что ж ты ноешь-то, как девчонка?
– Бо-ольно…
– Терпи! – Грубо прервал меня он. – Мне завтра рано на работу вставать.
Мать попыталась заступиться за меня, но тут же досталось от отца и ей.
Наутро уже вся ступня оказалась чёрной.
Мать засобиралась, чтобы отвести меня к доктору, а я плакал, забившись в угол комнаты, стоя на одной ноге, как цапля, ибо живо представлял, как хирург отхватывает ножницами мой палец и кидает его в окошко.
– Не пойду-у-у! – Отказывался я, на что мать, не найдя ничего лучшего, заявила:
– Ну, так ты дождёшься, что тебе отрежут всю ногу, по колено!
Но тут, на моё счастье, в гости пришла бабушка, мамина мама. Без труда выудив моё дряблое из-за рыданий туловище из угла, она осмотрела ногу, потрогала лоб, и поджав губы, покачала головой:
– Эх, вы… родители…
Строго глянув на дочь, бабушка спросила:
– Лук есть?
– Наверное… – Виновато протянула та.
Вымыв руки, бабушка очистила луковицу, разрезала надвое и запекла в печке. Остудив прямо на ладошке, она размяла луковку в кашицу и ловко обмазала ею мой, уже слегка притихший от изумления, палец.
– Ногу держи повыше, – ласково посоветовала бабушка. – Я подложу тебе подушку. И не бойся, всё будет хорошо. Я обещаю.
Едва моя нога оказалась в покое, намучившийся за ночь, я заснул. И так как бабушка запретила меня будить, то к доктору мы попали только на следующий день.