– Ну-с… – С глубокомысленным видом протянул хирург, рассматривая палец. – И чего ж вы не пришли вчера?
– А нам бабушка не велела! – Не дав сказать матери слова, сообщил я.
– Бабушка?! – Поднял брови доктор. – Она врач?
– Нет! – Засмеялся я. – Лучше! Она учитель!
– И чем же это лучше? – Поинтересовался доктор, перебирая инструменты у себя на столе.
Мать попыталась заставить меня замолчать, но я был неутомим в желании похвастаться бабушкой:
– Так те, которых бабушка выучила, после стали и врачами, и военными, и строителями! А во время войны она их и спасала, и учила, и лечила! Вот!
– Понятно. Значит, замечательный человек твоя бабушка.
– Да! – Гордо подтвердил я, – А вчера она мне луком палец помазала, и почти всё прошло!
Доктор вопросительно поглядел на мать, и та, краснея, подтвердила мои слова:
– Вы простите, мать у меня властная. Обмазала внуку палец печёным луком, боль поутихла, он заснул, и она приказала его не беспокоить. Сон, говорит, лучшее лекарство.
– Да-да… – Рассеянно согласился доктор, и добавил, – Знаете, а, между прочим, печёный лук – славное средство, ничуть не хуже прочих. К тому же, посмотрите сами, благодаря вмешательству бабушки этого храброго молодого человека, мне не придётся пачкать инструменты. Сделаем небольшой прокол и всё.
И уже обращаясь ко мне, доктор спросил:
– Не боишься? Больно не будет.
На что я храбро ответил:
– Чего уж там, режьте скорее, потерплю!
Не знаю, бабушкино ли средство тому причина, или её уверенность в том, что всё будет хорошо, но мне и в самом деле не было больно. Ранка на ноге затянулась очень скоро. Только вот большой палец стал и вправду большим из-за растянутой нарывом кожи. Ну, так то не страшно, ерунда, будет что показать во дворе мальчишкам.
Правда жизни
– Это не твоё дело!! Кто тебя просил?!
– …
– Ах, если бы не ты…
– …
Подсвеченная рассветом, лесная дорожка казалась похожей на узкую тропку, затерявшуюся где-то промеж морщин давным-давно состарившихся скал. Ладони листьев клёна, зажав в кулаке серый лесной песок, стали похожи на обветренные временем булыжники песчаника. Глядя на них, шаги невольно делались опасливы. Кому охота сбить себе ноги…
Точно также, вооружаясь неприступным видом, мы отвращаем от себя любого, кто счёл бы за удовольствие или даже счастие побыть в прохладе тени, отбрасываемой нами. Не от самомнения нашего об себе, но лишь для того, дабы познать себя свободным под нашею защитой. А разве ж не приятно быть надёжей, хотя кого-нибудь? Слабому ли, либо крепкому на вид, но, главное, – трепетному душой? И, распространяя своё покровительство на чью-то жизнь, управляться с нею, почти что как со своей… Стыдно от того, что заманчиво? Страшно, потому что не совестно… В ответе быть не за одного себя, пугаться направленну не на тебя слову, как мечу. Владеть правом, но не иметь воли исполнить его. Тяжко ли бремя? Куда, как жестоко оно!
Всё, что сумеешь сделать в жизни хорошего, – пусть не для блага других, но для одного лишь успокоения в себе совести. Так, если радость иных примирит тебя с краткостью бытия… значит, есть в том и воля46, и правда.
Солнце, поднимаясь выше, покидает пору рассвета и погружается в мутные воды дня. Тропинка в лесу скоро обретает прежние, присущие ей черты, а тонкий сухой профиль кленовых листьев на песке обрисовывает нежная золотистая тень… И уж не страшно было бы ступить на них, да жаль. И их, и прочих, и самого себя.
Корысть
На подложке чёрного бархата ночи, не нуждаясь ни в чьём одобрении, сияют одиночные бриллианты звёзд. Один карат или между трёх и четырёх гранов47, – неважно, они всё знают про себя сами: и сколь нервны, и меру притягательности своей, и как далеки от неизменно низменных порывов. Размеренность, с коей звёзды позволяют любоваться собой, – от простоты нравов, которое свойственно цельным натурам. Потребность в поклонении, либо почитании отняли бы у них утончённости, и, понимая про то, звёзды доступны любому, – не поленись только поднять взгляд.
Подле звёзд, – так они хороши, – даже неловко огрызенная головка сыра луны смотрится изысканно-изящной, и притягивает к себе взоры. Неправильность её черт признаётся за эксцентричность своеобразия, – понятную и непостижимую, в тот же час.
Впрочем, волшебство ночи было бы таинственным куда более, если бы не резкий, неотделимый от неё, маслянистый запах лесных клопов, приставший из-за неловкости всякого любого шага. Смешавшись с ароматом испёкшихся на солнце, преющих прямо на ветвях яблок, и душным тяжёлым благоуханием осенних цветов, ночь выдавала в себе нелепо наряженную простушку.
47
КАРАТ, или крат муж. или крата жен. вес, для оценки дорогих камней, между трех и четырех гранов