Разбудила меня не сумеречная прохлада, не скрип глухих ставен темноты, а тихий плач щенка. То ли рана оказалась не слишком глубока, то ли я вымолил у бабушкиного бога жизнь для этого малыша, но он, жарко дыша, таял прозрачными слезами мне на лицо, а я ничего не мог поделать с этим. Вытекающая из раны кровь запеклась, намертво приклеив мои ладони к его голове, не оставалось ничего другого, как поспешить к бабушке. Она уж точно знает, как поступить.
Кое-как поднявшись, я пошёл домой, нащупывая каждую кочку ногами, дабы не рухнуть наземь, наверняка убив при этом щенка.
Едва мы вошли, бабушка, не говоря ни слова, выдвинула из-под стола скамейку, утвердила на ней бельевое корыто и, ловко управляясь ухватом, наполнила его водой из чугунка, который всегда держала к моему приходу тёплым.
Бабушка отмыла щенка от моих рук, и заворачивая в чистое полотенце, спросила:
– За что он его?
– Погнался за несушкой… – Ответил я.
– Эх… Нет бы, загородку поставить! Проще так вот, животину сгубить. – Скрипнула зубами бабушка, и я испугался:
– Он… он не выживет, да?
– Ежели утром проснётся, будет живой. – Честно ответила бабушка, и переложила мне на руки укутанного, ровно дитя, щенка. – Ты не поспи-ка нынче, походи с ним по горнице. Коли будет закатываться, говори с ним, не отпускай. Не забоишься? – Добавила бабушка.
Я замотал головой и, чтобы показать свою решимость, принялся вышагивать, переходя с одной половицы на другую.
– Ну и добре. – Улыбнулась бабушка. – С Богом.
Мой пёс выжил. Вместе мы окончили восьмилетку, он провожал меня по лесу до школы, и ждал в сторожке, пока прозвенит звонок с уроков. Он сидел у меня в ногах, пока я управлялся с трактором на поле. Он бежал, сколь хватило сил, и за полуторкой военного комиссариата, в кузове которой нас с соседом везли к железнодорожной станции.
Сильно постаревший за пять военных лет, я был единственным мужчиной, вернувшимся в село, а мой пёс был первым, кого я встретил у околицы. Он уткнулся мне в колени, закрыл глаза и стоял, покуда держали ноги. Вымолив мою жизнь у своего собачьего бога, он умер на следующий день у меня на руках.
Искушённый некогда пережитым чудом, я надеялся на то, что оно повторится, и снова, как много лет назад, принялся ходить вдоль половиц, бережно прижимая к своей груди давно бездыханного пса, а бабушка, глядя на нас, плакала тихонько, сидя под образами.
Если вы спросите меня, какой самый сильный из соблазнов, я отвечу – искушение добром. А любое добро – это ведь тоже чудо, разве не так?
Безмятежность
Их не ждали, а посему к приезду не были приготовлены комнаты, в пыльном от пепла, дурно вычищенном камине, сиротливо лежало не просушенное берёзовое полено. Позабытую в углу подоконника чайную чашку обжил паук, и, если судить по горке лепестков мушиных крыльев на её дне, – довольно давно.
Они явились, как возвращаются к себе домой, – словно бы ниоткуда, не упредив о себе. Звук стука колёс их экипажа, под сурдинку грозы, вплетённый в а-капелла ливня, был похищен у того, кто желал, прислушавшись к шуму ночи, познать её всю. Не просмотреть, но прочувствовать от и до.
Первым делом они решили освежиться с дороги. Минувший июль был томным, август, что уже стоял вполоборота на пороге осени – чудо, как хорош, и от того прохладный шёлк воды струился по их телам неспешно и нежно. Затянувшееся за полночь омовение, вознаградило терпение луны. Подглядывая за купальщиками из-за портьеры облака, она многое узнала и о прибывших, и про то, откуда они.
Речь шла о заточении, из коего им посчастливилось выбраться, о путешествии вдвоём, на которое было непросто решиться, не имея возможности взять даже смену белья, и про то какова будет жизнь теперь, – тихая, безмятежная, полная счастья, созвучия…
Разобрав про надежды на спокойствие, луна проговорила, вздохнув:
– Ну, вот, и эти туда же. Каждый раз одно и тоже…
У луны давно вошло в привычку сокрушаться о чужих промахах, как о своих, но более она не могла себе позволить ничего, ибо дело, которому служила, предполагало постоянное её присутствие.
…
– Ты куда?
– За сачком. Опять лягушки повадились в купель.
– И что ты будешь с ними делать?
– Понятия не имею! В пруду ужи, в кустах ворон, на заборе ястреб… Куда им, бедным, податься, ума не приложу.