– Испугался? Прости, я не нарочно.
От неловкости, и от того, что моё смятение было столь скоро разоблачено, я совершил ещё бОльшую нелепость. Глядя лягушке прямо в глаза, я произнёс нечто, занесённое в наши края шальным ветром:
– Спасибо, что выбрали наш пруд!!!
Лягушка нашла в себе силы не рассмеяться, но её лукавый, сияющий взгляд я запомнил на всю жизнь. Внимательно выслушав несусветную чушь, выскользнувшую из моих уст, лягушка пошевелила пальчиками, перебирая камни берега, как клавиши рояля и одобрительно улыбнулась.
– Она остаётся! – Вскричал я и побежал радовать домашних. Рассвет и закат без лягушачьего воркования давно наскучил нам… Как-то оно всё не то. Привыкли мы к лягушкам, соскучились, и любуясь ими издали, каждый раз надеемся на то, что, сбросив свою разноцветную шкурку в очередной раз, она не наденет новую, но обернётся царевной. Наверняка так и случится однажды, когда-нибудь, потом.
Сова и лето
Сова неутомимо хлопотала подле уходящего лета, то ли напутствуя, то ли напускаясь, – птиц иногда бывает не понять.
– Ух и ух, – стонала, да охала сова.
Больше всего её настораживало то, что лето утаивало – куда уходит и зачем.
– Ты только погляди, как здесь хорошо: ясно, светло, ягоды всякие, цветочки, речка теплая, рыбки улыбаются и лобызают вслух любого, кому случается ступать подле воды.
– Ну, и надолго ли то веселье? – Хмурилось лето.
– Так пока ты тут, оно почти всегда так-то! – Уговаривала его сова. – Без тебя у нас хмарь слякотная, распутица, солнце по все дни дремлет. Только, кажется, продрало ясны глазки наше величайшее, самосветное, ан уже слипаются. Не добудишься его, не дозовёшься.
– И что мне с этим делать прикажете? – Поинтересовалось лето.
– Да разогнать тучи, дозваться солнца, чтобы грело, как то следует, как полагается.
– Нет. Что-то мне нехорошо. – Расчихалось лето. -
Сквозняки из-под двери, через форточку дует. Поговаривают, что у дождя закончилась теплая вода, будет теперь студёной поливать… пока та не застынет вовсе.
– Так то осень шалит, не внимай, думай про хорошее.
– Да как же, про какое такое хорошее, если зябну я, чувствую, – нездоровится…
– Ну, сделай, чтобы, стало, как было, и наладится всё! – Вовсе раздухарилась сова.
Поглядело лето в круглые от всегдашнего возмущения глаза ночной птицы, запахнуло плотнее бархатную, цыплячьего цвету жилетку, и заторопилось.
Ступало лето, не оборачиваясь. Холодная пыль пачкала его босые ноги, мокрые листья путались в русых волосах…
Ушло лето, не воротишь, а когда его теперь назад ждать? Только и сказ о том, и сказочка не про то.
В должную пору ожидает от нас радости то, что ныне, ни часом позже, а то как засобирается осень уходить, что тогда? Снова в плачь?!
Колибри
Выделанная ливнем морская волна глядится не иначе, как крокодиловой кожей: в искомых местах блестит, в иных – покрыта заусеницами, что наловчился мастерить на ней по-быстрому ливень точными точёными ударами.
Дождик, тот простоват, и довольствуясь малым, вертит спирали незамысловатых лабиринтов на морщинистых щеках моря из веку в век.
Волны, играя сором крошева веток, да взнузданными55 пробками от Veuve Clicquot56, пьяны их драгоценным осадком57 и дразнят рыб, но те, благоразумно сторонясь берегов, наблюдают за забавой из глубины.
Взявшаяся ниоткуда гроза, раз за разом бьёт в барабан сильно натянутого неба, и влекомая сильным порывом ветра, едва видимая одинокая птичка пролетела над волной.
– Быть не может!
– Что?
– Колибри! Кроха!
– Откуда она здесь?!!
– Ветром, ветром занесло!
– А так бывает?
– Ну, видишь же сам.
– Только что в этом месте, прямо перед нами была птичка, а вот уж её и нет. Немыслимо …
И тут же, будто бы в ответ, нетканая завеса радуги распахнула настежь свои врата. С середины горизонта до основания серой, изломанной, как подсолнечная халва, скалы.
Обождав, сколь положено, ворота затворились. Сперва не стало заметно ту часть, что над морем, а после, минуя шорох и скрип, притворилась калитка у скалы. Словно спохватившись, вдогонку радуге или малейшей изо всех пташек засеменили горячими босыми пятками капли дождя. Да где там… Не успеть, не успеть, не успеть…
Чайка
Море кипело волнами, брызгало солёной пеной на края каменной чаши своих берегов, оставляя там жёлтый неряшливый осадок водорослей.