Оглядевшись по сторонам, девушка поняла, что кроме неё в салоне только один пассажир – невысокий парень в приличном костюме клевал носом, изредка просыпаясь, чтобы поглядеть, не проехал ли мимо дома. Не думая о том, как будет выглядеть, девушка подошла к нему и жалобно, жарко, с той мерой отчаяния, которую пробудил в ней страх, произнесла:
– Пожалуйста! Пожалуйста, помогите! Проводите меня до подъезда! Я боюсь!
– А чего вы боитесь? – Поднимая голову, поинтересовался парень. Девушка разглядела его сероватое лицо, распахнутые неким дурманом зрачки… «Наркоман», – поняла она, но иного выхода не было.
– Посмотрите в окно, вон туда, на задней площадке. Видите такси? Его водитель преследует меня, я еле вырвалась. Автобус не доедет до моего дома, придётся идти одной ещё целых две остановки.
– Хорошо. Я провожу вас. – Согласился молодой человек. – Только давайте договоримся, что вы позволите навестить вас завтра.
Девушка, не раздумывая, закивала согласно головой. Ей не было никакого дела до того, что будет потом, – завтра или в любой другой день, но просто нужно было как-то пережить сегодняшний. Вырваться из его скользких часов живой.
Как только таксист заметил, что некто, спустившись со ступенек автобуса сам, подаёт девушке руку, помогая сойти, он притормозил, но развернул машину, лишь только убедившись, что это не порыв вежливости незнакомца, и его добыча уже не одна.
Молодой человек довёл девушку до квартиры, а на следующий день действительно пришёл в гости, чтобы занять денег, в счёт потраченного на неё накануне вечера. Разумеется, он их не намеревался возвращать, впрочем, никто и не требовал того И ещё долго после, при встрече, молодой человек постоянно просил у неё в долг. Девушка не давала, и ей из-за этого было стыдно каждый раз.
В жизни каждого есть чем гордиться, и о чём пожалеть.
Про жизнь
Тучный птенец дрозда взбирался по лестнице винограда. Каждый лист, широкая его ступень давалась с трудом. С первых дней жизни дрозд ценил во всём размеренность и порядок. Во всякую четверть часа он употреблял ломтик чего-нибудь скоромного, воды с дождевую каплю по потребности и уделял много времени на раздумья: про жизнь, про своё в ней место, про любовь, всё к ней же, которая столь многогранна, сколь и однобока.
– Голубь её, благодари всем сердцем за каждое дыхание, и она будет к тебе благосклонна! – Твердил дрозд самому себе, словно привыкая к этой мысли, заучивая снизошедший будто ниоткуда, проникающий во всё ритм. Птенцы ласточек, прислушиваясь к бормотанию дрозда, нехорошо смеялись и над ним, и над его основательностью.
Мать жалела его за тоже самое, и, неизменно выделяя среди иных детей, как непохожего на прочих да чудаковатого, старалась подсунуть ему кусок послаще да помягче. Отец же, напротив, был более суров с ним, чем с остальными, и принуждая к упражнениям телесным, чаще, чем к умственным, корил сына за дебелость13 и некоторую рухлость14, которые, так ему казалось, окажутся серьёзной помехой в будущем…
– …которое может не состояться у тебя, ввиду вопиющего отличия от нормальных дроздов. Понимаешь ли ты это?!
– Нормальных? Это каких? – Интересовался он у отца.
– Каких-каких, – злился тот и ответствовал с раздражением в клюве, – обычных! Совершенно обыкновенных, похожих один на другого. Не стоит выделяться, сынок. – Добавлял он, сжалившись ненадолго. – Таковым прожить проще, удобнее.
Парнишка не понимал, в чём его вина перед жизнью, ибо помнил себя только таким, – неторопливым и задумчивым. рассудительным, – с того самого мгновения, как появился на свет. Но… он верил тому, кто старше и «уже пожил», и, тем паче, если этот «поживший» его отец.
Однако и с собой он тоже ничего поделать не мог, и, пользуясь уроком, как поводом поразмыслить без помех, бормотал, продолжая шагать по ступеням листьев винограда:
– Растрачивать свою судьбу на то, чтобы подтвердить или опровергнуть итоги чужой… Разве для того мы, я оказался тут? Ровно мне себя не жаль.
Походка дрозда делалась увереннее с каждым часом, он всё реже помогал себе крылами, и нечасто оступался. Белая в коричный горох манишка растрепалась слегка, зато в голове его было свежо, ясно и любая мысль ложилась в загодя уготованное ей место.