– Она подвернула ногу. – Лэйтон подошел к ближайшему столу и посадил Бэнни на скамейку. Он провел по ее ноге рукой, расправил повязку, и поднял глаза.
– Ну, как?
– Немного болит, но я думаю, через пару дней все будет в порядке.
Ее так согревала его забота и нежность по отношению к ней. Она привыкла, что с ней обращаются как с вполне самостоятельным, уверенным в собственных силах человеком. Привыкнув заботиться о других, она недооценивала то удовольствие, которое получаешь, когда заботятся о тебе.
– Не становись на ногу.
– Так точно, лейтенант. – Она шутливо отдала ему честь.
– А ну-ка, подожди. – Генри склонился над Бэнни. – Где, скажи нам, ты была? Что он сделал тебе? А ты… – он повернулся к Джону. – Где, черт побери, твоя рубашка?
– Вот…
Генри растерянно сморщил лоб.
– Что?
– Я перевязал рубашкой ее ногу.
– Бэнни?
Она широко улыбнулась и спокойно посмотрела на Генри. Она не торопилась успокаивать его. В конце концов это была его идея – сделать налет на лагерь.
– Бэнни, или ты скажешь мне, что произошло, или…
– Давай, давай, что же ты медлишь? Договаривай. Боишься?
– Бэнни, – повторил он уже менее уверенно.
– Если хочешь знать, меня взяли в плен.
– В плен?
– Ну, почти. Солдат догнал меня уже у самой тропинки. Думаю, что я слишком задержалась у лагеря, следя за тем, чтобы вы не сделали еще какую-нибудь глупость.
– Бэн, сестренка… – в голосе Генри уже звучала вина.
– Мне, конечно, следовало уйти раньше. Однако я почти ускользнула от солдата, как вдруг оступилась и подвернула ногу.
– Как же тебе удалось сбежать?
– Джон… – она вдруг только сейчас осознала до конца всю важность того, что он сделал для нее.
Он ударил англичанина. Одного из своих солдат. Это, может быть, рассмотрено как предательство – ранить британского солдата, чтобы помочь врагу. Если узнают – Джону несдобровать. И он сделал это для нее.
– Джон… – голос Элизабет дрогнул.
– Все будет хорошо, – сказал он, как будто прочитав ее мысли. – Он не видел меня.
– Ты уверен?
– Да.
– Ну, кто-нибудь расскажет мне все до конца? – Генри терял терпение.
– Джон спас меня.
– Что? Как?
– Я здесь и мне ничего не грозит, Генри. Это все, что тебе нужно знать.
– Но он – англичанин. Красномундирник. Враг. – Генри не сводил с лейтенанта напряженного взгляда.
– Друг, – тихо сказал Джон.
– Но…
– Друг, – подтвердила Бэнни. Он для нее больше, чем просто друг. Она это уже точно знала, но пока ничего никому не собиралась объяснять: на сегодня достаточно.
– Может, тебе следует вернуться, пока тебя не хватились, – голос у Брэндана был тихим, но выразительным.
Джон тряхнул головой:
– Да, долго идти.
– Не идти, – возразила Бэнни. – Ты не пойдешь, ты поедешь на моей лошади. Возьмешь мою лошадь.
– Я не могу взять твою лошадь.
– Да, конечно, он не может. – Согласился Брэндан. – И потом здесь не так уж далеко.
Джон посмотрел на Брэндана. Это был мимолетный взгляд, не вызывавший подозрений, но за годы шпионства, Джон научился собирать сведения, кинув на человека один-единственный взгляд.
Брэндан был спокоен, почти неестественно спокоен, казалось, он почти не удивлен тем, что произошло. Джону захотелось узнать, бывает ли брат Бесс хотя когда-нибудь встревожен и если да, то заметно ли это по нему. Может быть, про прошествии времени Лэйтон и сможет ответить на этот вопрос.
– Ты мог бы поехать со мной. Потом привести лошадь сюда, – предложил Джон.
Брэндан улыбнулся одними губами, в глазах отражалась глубокая работа мысли. Да, этого парня дураком никак не назовешь.
Брэндан медленно покачал головой.
– Нет. Отпустишь поводья и хлопнешь коня по спине, он сам найдет дорогу назад. Только вопрос, захочешь ли ты это сделать?
– Брэндан! – Бэнни была потрясена его грубостью. Он никогда не оскорблял никого и вообще всегда держал свое мнение при себе.
Джон, казалось, ничего не заметил.
– Да, хорошо. На улице светло, и я найду дорогу. Много раз по ней ходил.
Повернувшись спиной к Брэндану и остальным братьям, он еще раз проверил повязку. Ей никого не было видно из-за него. Его пальцы осторожно ощупывали ее ногу. Он слегка массажировал икру, и она ощутила через ткань бриджей теплоту его рук. Бесс почувствовала, как ее мышцы расслабились. Она облегченно вздохнула. Боль? Какая боль?
– Я передам тебе твою рубашку, – сказала она. Его лицо осветила улыбка.
– Оставь ее у себя. Теперь она твоя.
– Что случилось, черт возьми!
Сержант Хичкок поморщился, услышав громкий голос капитана, раздавшийся в тишине. То, что капитан так кричал, означало, что он сильно расстроен; капитан всегда гордился тем, что мог управлять своим выразительным голосом. Хотя он и служил в армии, он принадлежал к высшим слоям общества и не собирался опускаться до крика. Конечно, за исключением такого случая, когда почти весь его лагерь был разрушен налетчиками.
Хичкок грел руки у небольшого костерка. По-прежнему было холодно, и он не знал, когда сможет по-настоящему согреться. Пожар потушили, но оставалось еще достаточно работы до самого утра. Да и тогда вряд ли найдется хотя бы одна целая палатка, где можно было бы спокойно выспаться.
Он вздохнул: бесполезно переживать по поводу того, что нельзя исправить. За тридцать лет службы в армии Хичкок научился забывать о том, что уже прошло, и заниматься только насущными делами.
– Их было мало, капитан. Если бы поджигателей было больше, патрульные заметили бы.
– Как вы считаете, а вообще-то они должны были их заметить?
– Да.
– Почему же не заметили?
– Расслабились, капитан. Эти новички не видели войны, не нюхали пороху. Не знают, как легко можно умереть, если не обращать ни на что внимания.
– Это ваша работа, сержант, научить их быть бдительными.
Хичкок выпрямился. Он был не из тех, кто уклоняется от обязанностей или не признает своих ошибок.
– Так точно, капитан.
– Удвойте патруль и увеличьте время караула в два раза. Может быть, так они научатся быть внимательными.
– Да, сэр.
Ливингстон медленно обошел костер. Хотя они находились на открытом месте, кроме них никого поблизости не было. У всех хватало ума не подходить к начальству в таком состоянии.
– И это самое малое из того, что они заслужили, – сказал капитан Ливингстон. – Мне следовало бы наказать их суровее. – Он наблюдал за дымом, клубящимся над тем, что осталось от половины лагеря.
Он ведь постоянно наказывал своим солдатам, чтобы их не вводила в заблуждение тишина, царившая обычно в этих местах. Поселенцы были непредсказуемы, бесшабашны. Им было свойственно рисковать собой, не взирая на опасности, подстерегавшие их. Спокойному, хладнокровному человеку было трудно предвидеть действия этих необузданных людей. По прошлому опыту он знал, что рано или поздно что-то должно произойти. Он предупреждал своих людей, а у них не хватило ума прислушиваться к его словам. А теперь они будут наказаны холодом, теснотой и изнурительной работой по восстановлению крепости.
– Как велик ущерб?
– Не настолько, как кажется. – Закладывая пальцы, Хичкок перечислил:
– Лошади сначала разбежались, но все, кроме двух, пришли обратно, как только пожар потушили. Я думаю, остальные прискачут завтра. Мы потеряли почти все палатки и одеяла. Хотя, по-моему, можно уже сейчас перебраться в крепость. Конечно, ремонт еще не закончен, но жить там можно. Они проникли на склад продуктов, и многое из того, что там было, облили водой, а остальное отравили. Слава Богу, что в общей сложности запасов было немного. Мы ожидаем на следующей неделе очередной привоз продовольствия. Хуже всего, что уничтожено очень много пороха. Ничего не поделаешь, придется заказать еще, но вопрос в том, когда его пришлют. Да и это не так уж страшно, если только в ближайшие дни не начнется война.
Ливингстон натянул треуголку поглубже на голову. Он в суматохе потерял свой парик, черт побери, а треуголка слетает с головы, если под ней нет парика. Но капитан не мог снять и треуголку тоже. Трудно было представить, как бы он отдавал приказы без головного убора.