Теперь рубашка. Разрезать тонкое полотно было не трудно, но вот снять оказалось невозможно. Кровь засохла, и поэтому ткань прилипла к ране. Если Бэнни просто дернет ее, боль будет невыносимой. Но что еще хуже, снова откроется кровотечение, и было даже страшно подумать, сколько еще крови он может потерять.
Она несколько секунд размышляла над этой неожиданно возникшей проблемой, потом вытащила чистую тряпку из своей сумки и намочила ее в воде. Когда Бэнни набирала воду в колодце, та была ледяной, но из-за жары нагрелась почти до температуры тела.
– Сейчас я положу на рану мокрую тряпку. Тебе не будет больно.
Как будто ее руки могут причинить ему боль. Он знал, что находится где-то на грани реальности. Его мир был сейчас расплывчатым, постоянно меняющим форму, и большая часть происходящего не достигала его сознания. Он едва вспомнил эту конюшню, когда добрался сюда глубокой ночью. У него не оставалось сил даже на то, чтобы пойти и позвать Бесс. Он просто свалился на сено и, уже не сопротивляясь, позволил темноте поглотить его.
Эта темнота и сейчас еще окружала его, но он ясно мог различить одно – лицо Бесс. Нежные, успокаивающие прикосновения ее пальцев, мягкий, переполненный тревогой о нем голос. Сейчас она делала с его раной что-то такое, что уменьшало, как бы остужало, жгучую боль, которую он чувствовал с… неужели, это было всего лишь прошедшей ночью?
– Ну вот. А теперь я попробую оторвать прилипшую к ране ткань. Чтобы она не мешала мне.
Очень медленно, очень осторожно, Бэнни оторвала рубашку от его израненного тела.
«Ну, давай же, давай», – повторяла она, как будто могла заставить боль уйти вместе с остатками ткани.
– Ну, вот.
При виде этой жуткой раны, Бэнни почувствовала тошноту. Не то, чтобы у нее был слабый желудок – ее братья излечили ее от этого еще в очень раннем возрасте. Но ведь это был Джон! Ее нежный великан не способен был никого обидеть, и он не заслуживал такой боли.
Бэнни снова намочила в воде тряпку и начала аккуратно промывать рану, очищая ее от мелких остатков ткани и запекшейся крови. Она надеялась, что рана окажется неглубокой, и она скоро увидит пулю. Нет, зря надеялась. Она уже очистила рану насколько могла, но не обнаружила никаких признаков того, что пуля ушла неглубоко. Ей ничего не оставалось делать, кроме как искать ее.
– У меня есть настойка опия. Выпьешь?
Джону едва хватило сил отрицательно покачать головой.
– Осторожно, постарайся не шевелиться. У меня не так много сил, чтобы тебя удержать, и я могу нечаянно причинить боль.
– Нет, – прошептал он.
Джон действительно не думал, что почувствует боль, ведь то, что делала до сих пор Бэнни, не вызывало у него никаких ощущений. Его спина просто онемела.
– Хорошо, – наконец согласилась Бэнни. Закусив губу, она взяла нож с обрезанным концом, который принесла с собой. Ей не удалось найти ничего более подходящего, поэтому придется каким-то образом обходиться этим. Она поднесла нож к ране и увидела, что ее рука дрожит.
Так не пойдет. Бэнни была в отчаянии. Как бы она хотела, чтобы рядом был хоть кто-нибудь, кто мог бы ей помочь.
– Бесс.
Вот и все, что он произнес. Но больше ей и не нужно. Одно это слово сказало ей, как Джон верит в нее. Она вспомнила, сколько раз он смотрел на нее с абсолютным одобрением всего, что она делала.
Бэнни попробовала дотронуться ножом до раны. Джон дернулся и затих.
– Джон?
Никакой реакции. Но Бэнни видела, как бьется его пульс – неровные движения тонкой жилки за ухом. Скорее всего, он потерял сознание.
Наверное, так даже будет лучше. Бэнни склонилась над раной.
– Где же эта чертова пуля?
Вот она. Нож уперся во что-то твердое. Бэнни нагнулась еще ниже, чтобы лучше разглядеть пулю. Она была черной, гладкой, ушла не очень далеко, может быть, на два дюйма. Или в него стреляли с большого расстояния, или его собственные мускулы не позволили пуле пройти глубже. Бэнни снова почувствовал гнев и злость на того, кто так подло выстрелил Джону в спину. Теперь нужно ее вытащить.
Пять минут спустя, Бэнни все еще безуспешно пыталась извлечь пулю из раны. «Черт возьми, ну, что же это такое?» Не в силах больше бороться, она выпрямилась и вытерла глаза тыльной стороной ладони. У нее начали закипать слезы. Но это была лишь минутная слабость. Ее взгляд упал на вещи, которые она принесла с собой. Что делать?
Ножницы! Мгновенно схватив их, она снова склонилась над Джоном. Бэнни еще раз, теперь уже ножницами, отыскала пулю, удивляясь, что такой маленький кусочек металла может возбудить в ней такую ненависть. Она зажала пулю ножницами, молясь, чтобы они не соскользнули и, глубоко вздохнув, дернула изо всех сил.
Она была почти удивлена, когда увидела, что между лезвиями ножниц зажата пуля. Бросив ножницы, Бэнни быстро взяла полоску чистой ткани, сложила из нее квадратный тампон, наложила на рану и слегка прижала. Потом она порвала пожелтевшую простынь на длинные узкие полоски и молча поклялась Брэндану, что отнесет ему новую простынь и положит на то же место в шкафу в комнате над мастерской. Решив, что полосок набралось достаточно, Бэнни осторожно, но прочно зафиксировала повязку.
Когда Элизабет закончила перевязку, ее руки дрожали от усталости и напряжения. Она устало прислонилась спиной к стене и с удовлетворением посмотрела на свою работу. Отлично сделано! Но она не могла себе позволить рассиживаться здесь. Ей нужно еще вывести лошадей на пастбище, пока отец не явился проверить, и узнать, почему они все еще в конюшне.
Сначала Бэнни вывела Терпеливую, а следом остальных трех лошадей, сама села на Паффи и поскакала к лугу. К своему удивлению, Бэнни увидела, что солнце еще не так высоко. С тех пор, как она нашла Джона, не прошло и двух часов, хотя ей показалось, что это было так давно.
Бэнни не могла заставить себя не думать, что все-таки с ним случилось. Такая странная одежда, и эта не то перевязка, не то пояс какой-то непонятный. Если бы его ранили в бою, то на нем ведь должна была быть форма. Если не считать той ночи, когда он спас ее в лесу, она никогда не видела его без мундира. И если это все-таки случилось во время боя, то где же его вся рота? Почему они не позаботились о нем?
Бэнни бросила лошадей на лугу и быстро побежала обратно к конюшне. Хотя она и извлекла пулю, Джон ни разу не пошевелился, пока она его перевязывала. Рано было еще судить, выживет ли он.
Бэнни вбежала в конюшню и снова опустилась на колени рядом с Джоном. Кажется, все в порядке. Он дышит. Расстелив одеяло рядом с его распростертым телом, Бэнни села поудобней, чтобы наблюдать за раненным. Его дыхание было неглубоким, но ровным. Осторожно, боясь разбудить его, она положила руку ему на лоб. Горячий. Может быть, слишком горячий? Трудно сказать, в чем причина: жар или изнуряюще душный воздух.
Она не видела его несколько месяцев. Он лежал перед ней измученный, бледный, грязный, и все же она удивлялась тому, насколько совершенны черты его лица. Могло показаться, что случай, из-за которого он повредился в уме, был рассчитан именно на то, чтобы помочь природе хоть немного сбалансировать его исключительную красоту хоть каким-нибудь недостатком.
Хотя Бэнни никогда не рассматривала его заторможенность как недостаток. Более того, у него есть такие качества, которые редко встретишь в людях. Он бескорыстен, добр и всегда готов предложить свою дружбу, которую Бэнни с благодарностью и приняла. Потому что, несмотря на такую большую семью, у нее никогда в жизни не было настоящего друга.
Должно быть, последние несколько месяцев были для Джона не самыми легкими в жизни. Он выглядел похудевшим, а на его боку Бэнни только сейчас заметила шрам. Когда же его ранило? Бэнни начала вспоминать, когда он нес ее на руках через лес, было очень темно, и она не могла рассмотреть этот шрам, даже если бы он у него был уже тогда.