– Хорошо.
Они сели на одеяло, и она дала ему сдобную булочку с медом. Он сразу же откусил добрую половину. Хорошо еще, что Бэнни была не понаслышке знакома с аппетитом больших голодных мужчин и принесла ему достаточно еды.
– Как тебе удается приносить для меня так много продуктов, чтобы никто не заметил?
– Мама часто уезжает.
– Я заметил. Куда?
– К Адаму домой. Моя невестка плохо себя чувствует.
– Что-нибудь серьезное?
– Нет, – она улыбнулась. – Кажется, Адам снова хорошо потрудился, перед тем как уехать в Кэмбридж.
Он удивленно посмотрел на нее, не понимая, о чем она говорит.
– У меня будет еще один племянник.
– Ты уверена, что именно племянник?
– Ее тошнит.
– Говорят, что это обычное явление.
– Моя мать очень плохо себя чувствовала пять месяцев с каждым моим братом. А со мной ни одного дня. Пока также бывало и с моими невестками. Все они чувствовали себя очень плохо, кроме Ханны, когда она носила Сару.
– Никогда не слышал ничего подобного.
– Ханна говорит, что Джоунзы с самого начала наводят порчу на женщин.
– Но неужели твоя мать не замечает, сколько еды пропадает?
Бэнни поморщилась.
– Она привыкла к моему аппетиту.
– Твоему аппетиту?
– Мама уже отчаялась когда-нибудь научить меня есть, как настоящая леди.
– А зачем тебе это надо? Я никогда не мог понять, почему женщины мирятся с тем, что им нельзя есть, сколько они захотят.
– Ну, а зачем женщины делают остальные глупости? Чтобы заловить мужа.
– А мне нравятся женщины, которые наслаждаются жизнью и едой в полной мере.
Бэнни поднялась.
– Я должна идти.
Он взял ее за руку, чтобы удержать.
– Почему?
Он посмотрел в окно. Ветер, наконец, развеял эту невыносимую жару, нагнал тучи и теперь на улице шел дождь. Когда он снова посмотрел на нее, его взгляд затуманился.
– На этот раз без грозы, – мягко сказал он. – А я бы хотел, чтобы была гроза.
Господи, если бы только она знала наверняка, что он не враг. И если бы у нее было хоть малейшее представление о том, как обращаться с таким человеком.
– Мне надо уходить! – она вырвала руку.
– Почему? – он тоже поднялся и встал у нее на пути. – Почему? Почему ты так жалеешь, что я не идиот?
– Я тебя совсем не знаю.
– Ты знаешь меня лучше, чем ты думаешь.
– Я должна идти, – настойчиво повторила Бэнни.
Он обнял ее и крепко прижал к себе.
– В чем дело? Тебе нравился придурковатый громила? Ты думала, что можешь справиться с ним? И не знаешь, что делать со мной?
– Да! Он был простым, и мне с ним было очень легко. У него не было никаких тайн от меня, и он не обманывал меня. И никогда не делал мне больно.
Огонь в его глазах погас, плечи опустились. Отступив в сторону, он дал ей дорогу.
Дождь шел всего час или два, но он не успел смыть всю пыль и удушающую жару. Листья деревьев были влажными и ярко-зелеными.
Элизабет стояла посреди грязного двора и смотрела на окно сеновала.
Этому не было никакого объяснения. Той еды, которую она принесла утром, хватит ему до вечера. Его ране нужен был минимальный уход. Он был абсолютно вне опасности.
Единственной причиной, почему она сейчас собирается пойти на сеновал было то, что она хочет снова увидеть его. Это был неразумный, глупый, абсолютно идиотский поступок – и она собиралась совершить его.
Он снова стоял у окна, греясь в лучах солнца. Бэнни только взглянула на него и поняла, что окончательно пропала.
– Привет, – смогла произнести она, подойдя к нему.
Джонатан решил, что не будет на нее смотреть. Он видел, как Бесс шла через двор. Она двигалась, как ни одна из женщин, которых он знал: уверенно, целеустремленно. И он понял, что, если она поднимется на сеновал, он не должен на нее смотреть. Потому что каждый раз, когда смотрел на нее, он делал то, что когда-то, до встречи с ней, обещал себе не делать. Глядя на нее, он забывал о таких вещах, как самообладание, самоконтроль и самосохранение.
Но как только Бэнни подошла ближе, Джонатан почувствовал запах лаванды, а этого он не принял в расчет. Ее пальцы легко коснулись шрама на боку – его знак чести (ха! скорее уж знак позора) после боя, в котором погиб сержант Хичкок.
– Наверное, это было ужасно? Я имею в виду бой? – спросила она.
Когда он посмотрел на нее, Бэнни снова увидела в его глазах выражение безысходного отчаяния.
– Да.
– Мои братья там были. Никого из них даже не ранило. Генри с тех пор дома. В отпуске. Брат говорит, что это был славный бой.
– Это не так, – он отвернулся от нее. – Я был похож на него, когда был молодым. Ты впутываешься во что-то, уверенный, что поступаешь правильно во имя чести и славы своей Родины. А потом ты попадаешь в такую ситуацию, когда любой выбор, который ты сделаешь, может оказаться неверным.
Джон стоял совсем рядом, но на самом деле был очень далеко от нее.
– Принеси мне одежду завтра, какую-нибудь рубашку, – попросил Джонатан.
– Ты уезжаешь?
Он кивнул.
– Хорошо, – согласилась Бесс, зная, что спорить бесполезно. – Тебе нужно что-нибудь еще?
«Ты!» – ему так хотелось крикнуть это ей. Но он не должен тащить ее за собой в темноту.
– Нет.
– Тогда я пойду, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Останься, – голос его был мягким, но настойчивым.
Осторожно, стараясь не касаться друг друга, они устроились на одеяле, безуспешно пытаясь найти нейтральную тему для разговора.
Молчание становилось неловким. Бэнни нервничала и чувствовала себя неуверенно. Она знала, что он смотрит на нее. Но она не могла ни поднять глаза, ни заговорить, потому что ничего безобидного ей в голову не приходило. А, к черту все! Она заставила взглянуть ему в глаза.
– Как ты здесь оказался?
– Приехал на лошади, – ответил он, скрывая усмешку.
– Нет, я… – Бесс замолчала. – Ладно. А что случилось с твоей лошадью?
– Я отпустил ее. Она найдет дорогу обратно в Бостон. Кто-нибудь из роты позаботится о ней.
– А как ты доберешься обратно?
– Как-нибудь сумею. Ты хотела спросить меня о чем-то другом?
– Я хотела спросить, как случилось, что ты стал тем, кто ты сейчас?
Он взял длинную соломинку и стал медленно ломать ее на мелкие кусочки.
– Большая часть того, что я тебе рассказывал – правда; я действительно уехал жить к дяде и тете после смерти родителей. Но они не особенно-то заботились обо мне. У них самих было несколько детей. К тому же один из сыновей был примерно моего возраста, и я всегда был здоровее его, сильнее его, быстрее бегал, и учителя думали, что меня легче учить, и я был…
– Красивее, – предположила она.
– Да. Ну, вот, и как только я достиг нужного возраста, они купили мне офицерский чин. Конечно, не в кавалерии. Это было слишком дорого, они выбрали подешевле. Возможно, это было лучшее, что они для меня сделали.
Он говорил спокойно, но ломал соломинки все быстрее и быстрее. Бэнни поняла, что в нем осталось немало от того мальчишки, оказавшегося никому ненужным.
– Я рано научился тому, к чему у меня был талант. Я думаю, можно назвать это умением отгадывать загадки. Собирать разрозненные детали, замечать то, на что другие люди не обращают внимания и складывать все это вместе. Мои начальники скоро начали этим пользоваться.
– И так ты стал шпионом?
– Да, – он сломал последнюю соломинку. – Меня действительно ударила лошадь, ты знаешь. Три года назад. Когда я пришел в себя, я был… я не мог нормально говорить несколько дней. И я заметил, что на меня не обращают особого внимания. Они решили, что если я не понимаю, что говорю сам, то не пойму и то, что говорят они. Они не остерегались меня, и я собрал такие сведения, которые, будь я нормальным, не получил бы и за месяц.
– И ты решил продолжать в том же духе?
– Да. Это было довольно просто, как ты видишь.
– Но как тебе удавалось притворяться так долго?
– Я думал, что поступаю верно.
Она отдала бы все, что угодно, чтобы прогнать тоску и безнадежность с его лица.