«Тебе Гизела Бюндхен нравится больше меня?»
«Тебе ведь не нравится большая грудь, правда?»
«Посмотри-ка на ту похожую на крысу супермодель – она только что зашла в ресторан, – ты бы стал с нею спать, если бы не встречался со мной?»
«Ты уже готов был когда-нибудь мне изменить?»
«О ком ты думаешь, когда онанируешь?»
«Будешь ли ты считать меня красивой, когда мне будет сорок девять?»
«Ты какую-нибудь женщину любил больше меня?»
Почему мужчины не задают такие вопросы?
Действительно, почему? Потому что не хотят, чтобы им врали? Или боятся, что женщины ответят честно:
«Нет, пончик, я ничего не имею против твердых, как доска, мускулов на животе. Джордж Клуни, конечно, обворожителен, но в тебе меня привлекают скрытые достоинства. Уж я бы не выталкивала Джорджа из постели, тем более что в своих фантазиях я уже раз сто пережила с ним потрясающий секс. С твоими возрастными признаками я смирюсь только тогда, когда буду уверена, что со своими возрастными признаками не смогу найти никого моложе».
Нет, я не знаю ни одного мужчины, который бы задавал подобные вопросы, и к счастью, ни одного, который был бы так бессердечен, чтобы сказать правду в те моменты, когда ложь нужна, даже ожидаема. Можно лишь вообразить следующий апокалиптический диалог:
«Любимый, что было бы, если бы меня у тебя не было?»
«У меня была бы другая».
Фу, совершенно невозможно представить. Куда бы мы зашли, если бы женщинам грозила опасность всегда получать честные ответы на свои глупые вопросы? Человечество бы вымерло. В самом деле.
Юлиус разлил шампанское и прервал мои важные для антропологии размышления.
«Знаете, моя дорогая куколка, что особенно печально? Через двадцать пять лет брака я совсем не грущу, что больше не люблю свою жену».
«Если ты не грустишь, то радуйся», – бестактно закричал толстяк.
«Это действительно грустно», – сказала я с пониманием и сжала под водой руку Филиппа. Он обнял меня очень крепко, как будто хотел сказать: «Мы всегда будем любить друг друга, не беспокойся».
«Конечно, мы тоже раньше думали, что будем любить друг друга всегда», – сказал Юлиус.
Мне не хотелось, чтобы он так продолжал, я хотела верить в свои иллюзии о вечной любви, о действенности восстановительного крема и правдивости телерекламы.
«Нельзя любить по принуждению», – сказала я с сожалением и попыталась сконцентрироваться на моей любимой песне Элтона Джона «Your song»:[59]
I hope you don't mindthat I put down in wordshow wonderful life iswhile you're in the world.[60]23:38
«Ну, моя милая куколка Штурм, вы все еще верите в великую вечную любовь?»
«Нет, в данный момент нет».
Мы с Юлиусом дошли до моей машины. Не произнесли по дороге ни слова, но это молчание не было неприятно. Казалось, он не ждет от меня никаких объяснений. Он был где-то далеко, в своих мыслях и выглядел каким-то озабоченным. Тем не менее у меня создалось впечатление, что мое присутствие ему не неприятно.
Вот он берет мою руку в свои.
«Что произошло, меня не касается, и я не буду вас расспрашивать, надеюсь, что вскоре мы снова встретимся и снова будем верить в любовь».
«Юлиус?»
«Что?»
«Меня это, конечно, тоже не касается, но все-таки я спрошу. У вас все в порядке? Вы выглядите таким подавленным».
«В данный момент у меня все не в порядке. С завтрашнего дня все в моей жизни станет не так, как было. Но знаете что? Я радуюсь этому. Это хорошо. Нет, все будет хорошо».
Обычно я не прекращаю расспросы, когда мне становится по-настоящему интересно. Но на этот раз я была непривычно скромна и тактична.
«Я буду очень рада за вас, Юлиус, правда».
Мы еще пару секунд смотрим друг на друга с полным пониманием, потом Юлиус целует меня в щеку и уходит.
Какое-то время я слышу его шаги. Потом все стихает. И я не могла бы сейчас вспомнить, когда еще в своей жизни чувствовала себя такой одинокой.
23:57
Еще три минуты до моего дня рождения. До моего нового года.
До моей новой жизни. Я не хотела никакой новой жизни, в моем возрасте уже не хочется становиться старше, поэтому моя радость удерживает себя в четких рамках. Я жму на газ, как безумная, чтобы только успеть. К тому магическому месту, высоко над миром.
Я припарковалась прямо над обрывом у Красной скалы. В тридцати метрах подо мной пляж. Сейчас прилив, и если откинуться на сиденье и крепко зажмуриться, то можно представить себе, что летишь над темной водой.
Луна этой ночью такая ясная и светлая, как будто хочет доставить мне особую радость. Я люблю ее, как старого чудака-друга, которому все прощают. Я люблю ее, потому что когда смотрю на нее, то представляю себе тех, кто любовался ею до меня. Каждый человек, который когда-то жил, тоже смотрел на Луну. Первый человек. Цезарь. Гёте. Колумб. Нифертити. Лютер. Рок Хадсон. Ганди. Амелия Чуппик. Ситтинг Булл,[61] Мэрилин Монро.
Все они когда-нибудь в своей жизни, в точности как я сейчас, смотрели наверх и искали утешения. И иногда находили.
Никогда еще звезды не были ближе, чем сегодня. Я высунула руку, сорвала с неба парочку и положила на сиденье рядом со спящей Марпл. Я их заслужила. И они мне пригодятся.
23:58
Сейчас.
Для этого момента есть только одна песня: «Пинк Мун».[62] Я убеждена, что мудрый, рано умерший Ник Дрейк написал ее специально для меня, а не для рекламного ролика фольксвагена «Гольф». Он думал:
«Однажды одна женщина придет на Красные камни и представит себе, что она летит над морем к Луне, с которой у нее давние дружеские отношения. Она будет грустна, а до полуночи останется еще целых две минуты. До ее дня рождения. Но с каждым днем рождения начинается что-то новое. На этот раз – особенное. И поэтому я напишу для нее песню, которая будет звучать две минуты. Ровно две минуты. Песню, с которой она может лететь в гости к своей подружке, Луне. Pink Moon. Happy Birthday, куколка Штурм».
И он поет:
I saw it written and I saw it sayPink moon is on its way.And none of you stand so tallPink moon gonna get ye allAnd it's a pink moonYes, a pink moon.[63]ВОСКРЕСЕНЬЕ, 00:00
Какое-то мгновение я подумывала: а что, если просто дать газ и взлететь? Bay!
Это было бы нечто! Какой уход!
Пастор будет глотать скупые слезы, несмотря на то что он совершенно не знает меня, потому что пятнадцать лет назад я покинула ряды прихожан. Но он интуитивно почувствует, какая выдающаяся личность безвременно покинула этот мир. Моя школьная подруга Кати, эксперт по театральным жестам, будет истерически кричать у открытой могилы, бросаясь на Филиппа: «Убийцаааа!» и только совместными усилиями мужа и любовника удастся удержать ее от того, чтобы она не убила его лопатой.
А Филипп, совершенно сломленный, рухнет на мою могилу, вцепится в мой белый гроб и откажется вставать.
Ах, я люблю представлять в красках собственное погребение. Всех этих отчаявшихся, раскаивающихся людей, которым я, можно сказать, делаю честь своей смертью. Вот они ее получили. Раскаиваться слишком поздно! Сами виноваты!
Что плохо в этих фантазиях, которые, впрочем, всегда приятны, так это чрезмерная необратимость смерти и тот факт, что на собственных похоронных торжествах главное действующее лицо часто бывает мертвым. Как же так: ты наконец получила свою звездную роль, а ничего иметь с этого не будешь. Нет, такой вариант не для меня. Если уж речь обо мне, то лучше я еще поживу. Поэтому я предпочитаю умереть в преклонном возрасте – ведь у живого больше шансов отомстить.