Потом вдруг всё покатилось, как с огромной горы, набирая скорость и мощь. Мальчишки, с которыми я дымила, при моем приближении в лучшем случае отворачивались, а в худшем обзывались. В мгновение ока я превратилась в девчонку, с которой рядом оказаться означало стать таким же изгоем. Ну, а девицы со мной и так не дружили. Тут уж ничего нового не было. В школе появляться становилось невыносимо. Если мне удавалось затеряться с толпой приличных учеников, то я могла относительно спокойно преодолеть десять ступенек на школьное крыльцо и проникнуть в царство знаний через тяжёлую входную дверь. Но часто на крыльце стоял кружок. Опять кружок из парней и девчонок, которые не слишком любили учиться, а любили тусоваться и сплетничать. Они могли выцепить меня из толпы и обозвать при всех. Прозвище было похабное, означающее легкомысленную женщину с пониженной социальной ответственностью. Эти подростки из кружка все были популярны среди молодежи. Их мнение обо мне распространялось подобно кругам на воде. Меня могли схватить за волосы, смеясь подтолкнуть, ударить по мягкому месту. Поход в школу грозил мне как физически, так и психологически. Как-то в ответ на обзывательство я показала грубый жест в школе тому самому Сережке. Это было в вестибюле, и мой жест могли видеть другие школьники. Естественно, Серёжка был просто обязан восстановить свой авторитет. Он подскочил ко мне и схватил меня за горло. Так, что я даже приподнялась на цыпочки. Серёжка что-то прошипел мне в лицо и отпустил. Я чувствовала себя облитой грязью. Ведь меня тоже видели другие школьники, но я ничего физически в ответ сделать бы не смогла, даже если бы осмелела настолько, чтобы дать отпор. Отныне при обзываниях на меня нападала немота. Я не огрызалась в ответ так, как боялась нарваться на физическую грубость от обидчика. Не было в нашей школе никого, кто бы мог и хотел бы меня защитить. Впрочем, я и не просила никого об этом. Я затаилась и упала на дно. Думала, что так обо мне забудут. Выходила в магазин и надевала на лицо маску, которая жалобно шептала: не троньте меня! Иногда это помогало. Но был случай, который я запомнила на всю жизнь. Меня вывели за школу. Там были ребята из кружка и Танечка, о прыщах которой я однажды заикнулась. Мальчишки из кружка меня пообзывали, слегка потолкали и оставили в покое. Помню я сидела на шине, утопавшей в земле наполовину. Расстрепанная, растерянная, не соображающая, что мне дальше делать и куда идти. Была прохладная сухая осень, ясное небо и солнце в глаза. Моих унижений Танечке показалось маловато, и она вместе с толстой мерзкой Бэллочкой подошла ко мне. Бэллочка – это прозвище, кличка, которой снабдили в Серебристой чаще эту вульгарную девчонку. У Бэллочки было тупое полное лицо, маленькие испуганные глазки, губы, всегда готовые сказать скабрезность. Она тоже выживала в Серебристой чаще как могла. Была непопулярной, откровенно некрасивой, грубой и неумной. Но к ней не цеплялись сильно от того, что ее неповоротливое туловище могло ненароком задеть смельчака. Бэллочка брала массой. И вот Танечка с Бэллочкой подошли ко мне и велели идти в свой класс. Ну, прямо борцы за знания. Я была слишком расстрепанной, чтобы идти в школу, да и звонок давно прозвенел. Но на девочек мои аргументы не подействовали. Танечка подошла ко мне и навертела себе на пальцы мои волосы. Мои светлые, шелковые, на солнце золотые волосы. Я подумала, что она завидует моим живым волосам против своих сожженных перекисью белых прядей. Вот какие мысли мелькали у меня в голове, пока Танечка с Бэллочкой тащили меня в мой класс. Подойдя ко двери, Бэллочка постучала в нее и, не дожидаясь ответа, втолкнула меня в класс. Поскольку девочка она была мощная, то я пролетела почти до середины класса, шепотом сказала "блин", чтобы не показаться жертвой, хотя я была ею. И мне нужно было кричать об этом, но меня будто речку сковало льдом. Я сидела на задней парте одна, не понимала ни слова, из того, что говорит учитель, не понимала, что происходит в классе с обычными приличными детьми. Я только снова и снова переживала, как жалко я выглядела, когда Бэлла втолкнула меня в класс. Естественно, моя учеба тоже пострадала за то время, что я была изгоем в этой поселковой школе. Учителя полагали, что я попросту прогульщика и двоечница. Классного руководителя я даже не помню. В конце учебного года выяснилось, что я не аттестована по основным предметам. Если бы мои родители не пошли к директору и не добились того, что я разом сдала эти самые предметы, то я осталась бы на второй год. Вот тогда мне бы грозило надолго завязнуть, как физически, так и морально в этом болоте Серебристой чащи. Я помню, как писала что-то на школьной доске, а сзади учитель цокал языком, дескать, ведь не глупая девчонка…А я и не была никогда глупой, а просто беззащитной девочкой тринадцати лет с сигаретой во рту. Не знаю, кто мне внушил идею о том, что закончив девять классов, я могу покинуть ненавистную школу и поступить в техникум, который находился за пределами Серебристой чащи. Эта идея стала моим спасением и моей целью. Когда я в очередной раз боялась подняться по школьному крыльцу, где гоготал вечный кружок, то я поддерживала себя скорым переходом в другое учебное заведение. Там меня не могли достать длинные руки кружка, там меня никто не знал. А ещё у меня была тетя, на которую мне хотелось быть похожей. Она работала бухгалтером и имела доход побольше нашего, хорошо выглядела, не занималась физическим трудом, как моя всегда усталая мама. У меня появилась цель, и она не давала мне сдастся. Я продолжала ходить в школу, не огрызалась на обзывательства, и от меня отстали. Учебный год я закончила с грехом пополам. Мне оставалось доучиться всего один год, чтобы вырваться из Серебристой чащи. Наверное, это и есть хэппи-энд? Полное отсутствие друзей, прочно въевшиеся в кожу и кровь воспоминания о моем унижении. Возможно, от меня отстали ещё потому, что мои родители спохватились и пошли к директору школы, когда я однажды вернулась домой без сумки с учебниками. Дело было зимой. У меня был зелёный пуховик. Мы с мамой купили его на рынке. И сумку, которую у меня утащили, красивую, черную, мы тоже купили на рынке. Хорошо, что в тот день родители были дома, когда я пришла. Иначе неизвестно, сколько бы ещё мои проблемы бы длились. И опять этот вопрос. Почему я никому ничего не сказала, не попросила помощи. Мне было стыдно, что я позволяла так к себе относится. Я боялась пойти на открытую конфронтацию. Боялась физического насилия, обзываний, оскорблений. Я ненавидела Серебристую чащу, и не люблю ее сейчас, хотя части моих обидчиков и в живых-то, наверное, нет. Когда я приезжаю уже будучи взрослой женщиной в этот поселок, то с мрачным удовлетворением замечаю, как недалеко продвинулись в жизни члены того кружка. Отдельного внимания заслуживает история семьи того парня из соседнего подъезда, с которым я встречалась. О трагической судьбе его семьи я знала весьма поверхностно, но и то что я знала, достойно быть рассказанным.