Мамедага посмеялся над мудрой Месмебебе, но продолжил игру:
- А какое дерево тебе нужно?
- Любое.
Кто-кто, а Мамедага знал, что на песчаном морском берегу Апшерона найти растущее дерево - трудная задача; остов сгнившей лодки можно найти, водочные, пивные бутылки, засыпанные песком с довоенного времени, вымазанное мазутом весло, выброшенных на берег рыб, даже тюленя можно найти, но найти зеленое дерево, чтобы остановить ветер,- почти безнадежное дело.
- Вот на том холме растут маслины, пойдем туда...- И она, не дожидаясь ответа Мамедаги, сняла с ног сандалии и по еще не остывшему после полуденной жары песку быстрыми шагами пошла к темнеющему вдалеке холму.
Мамедага, в туфлях, полных песка, шел за колдуньей и чувствовал, что за этой быстро идущей босой девушкой с сандалиями в руках он шел бы вот так хоть на край света.
Месмеханум, обернувшись к нему, сказала, смеясь над горожанином:
- Сразу видно, что ты человек с асфальта. Снимай туфли, иди быстрее.
Сняв туфли и носки, Мамедага взял их в руки и подбежал к ожидавшей его в лунном свете колдунье.
- Ты не веришь, что я остановлю ветер?
-ї Верю!
-ї Крепко веришь? Сейчас увидишь!
Мамедага шел за ней по остывающему песку, плотному под ступней, но сыпавшемуся сквозь пальцы ног, и ему казалось, что он не по земле идет, а в какой-то черной пустоте, проникнутой смирением и печалью; это смирение и эта печаль возникали и были только по ночам, а поутру они пропадали; днем начинались заботы и движение, днем ночной человек менялся и становился другим, но ведь то днем,- почему же сейчас в сердце Мамедаги проникло уже некоторое утреннее беспокойство?
Апшеронский ветер надул на морском берегу большой холм из песка, и, как только они дошли до этого песчаного холма, Месмеханум начала взбираться; оглядываясь, девушка насмешливо говорила:
-ї Осторожнее, а то вдруг упадешь... Мамедага, при каждом шаге проваливаясь в песок чуть ли не по колено, отвечал ей в тон:
-ї Не бойся! Я иду за тобой!
Песок на холме был очень теплый, и это согревало ноги Мамедаги.
Месмеханум сверху кричала:
-ї Какой чудный горячий песок!
Мамедагаї знал,її чтої вї летнийїї знойї песокї чудесным образом приносит разгоряченному телу прохладу. А Месмеханум снова кричала:
- Жалко, что в будущем году сюда уже нельзя будет взобраться!
-ї Почему?
- Санаторий здесь построят! Со всех концов мира люди съедутся сюда. Во всем мире станет знаменитой За-гульба. Во всех уголках мира узнают, что на Апшероне, на берегу Каспия, есть место, называемое Загульбой. Но жаль, что тогда уже этого песчаного холма не будет... Тогда я буду приходить, смотреть на этот санаторий, и мне будет вспоминаться, что в свое время здесь был песчаный холм...
С вершины холма в сторону загульбинского пансионата белела тропинка, и справа от этой тропинки сплошь росли маслиновые деревья.
-ї Здесь много змей, не наступи!
-ї В такой ветер какие могут быть змеи?..
- С ветром я сейчас справлюсь!
В ночное время змеи часто выползали на дорогу, и Мамедага на дорогах Апшерона летом, можно сказать, каждую ночь встречал ползущих прямо по асфальту самых различных змей. Большинство их оставалось под колесами машин, но по ночам другие снова выползали на асфальт. Асфальт хорошо сохранял дневное тепло, и, наверное, поэтому апшеронские дороги по ночам влекли к себе змей.
А норд незаметно набрал силу.
Месмеханум, быстро обойдя мелкие деревца, остановилась в зарослях маслин, перед раскидистым оливковым деревом. Мамедага, задыхаясь, наконец догнал ее. Ему показалось, что Месмеханум очень хорошо знает это ветвистое дерево. В одной руке она держала свои сандалии, а в другой сжимала мелкие листочки маслинового дерева. Повернув голову, снизу вверх посмотрела она Мамедаге прямо в глаза, улыбнулась, а потом, снова обернувшись к дереву, потрясла его за ветку и сказала:
Я у мамы первенец, Я лиса с черной пастью. Норд, уйди, Моряна, приди!..
И обернулась к Мамедаге:
-ї Ты у мамы какой по счету?
-ї Первый.
- Правда? - Месмеханум обрадовалась, как ребенок.- Тогда и ты скажи.
И Месмеханум снова, тряся ветку маслинового дерева, стала медленно и тихо повторять свое заклинание, а Мамедага так же медленно и тихо повторял ее слова:
Я у мамы первенец, Я лиса с черной пастью. Норд, уйди, Моряна, приди!..
Некоторое время они стояли молча. В зарослях маслин было тихо; мелкие, но частые листочки преградили путь лунному свету, и в темноте Мамедага чувствовал дыхание стоящей рядом с ним колдуньи, слышал, казалось, стук ее сердца, словно все это происходило во сне, когда он, как обычно в разъездах, спал в своей кабине на мягком кожаном сиденье. Только сон на этот раз какой-то необычный.
И вдруг - в эту удивительную летнюю ночь было все возможно - произошло в самом деле чудо: усиливавшийся норд внезапно прекратился, и цикады, почувствовав это, стали стрекотать громче.
- Видишь? - Черные глаза Месмеханум светились в темноте.
- Вижу! - отвечал застывший в изумлении Мамедага.
Так же ловко, как вошла, Месмеханум вышла из зарослей и быстро полезла на песчаный холм. Попадая босыми ногами на колючки и щепочки, Мамедага торопливо пошел за ней.
Ноги их снова проваливались, и тепло глубокого песка снова согревало их, и оба думали сейчас об одном: какая хорошая ночь! Конечно, они не знали, что думают об одном, но, думая об одном, оба одновременно посмотрели друг на друга и поняли: эта ночь была хорошей, потому что рядом с морем и с этим песчаным холмом под звездами в лунном свете серебрится стоящий невдалеке алюминиевый фургон; эта ночь еще и потому была хорошей, что в самом центре ее, между морем, звездами и песчаным холмом, стояла девушка, которая умела разговаривать с морем и дружила с деревьями, а рядом с ней стоял парень, чьи голубые глаза источали тепло, напоминавшее о ласке крупных отцовских рук, которые в свое время Месмеханум выдумала, но забыть не могла.
А шум моря, прежде усиливавшийся под ветром, теперь вместе с ветром слабел, и пенные гребешки волн белели все реже, и море в лунном свете постепенно темнело; с вершины песчаного холма море казалось еще более огромным, просто гигантским.
Месмеханум вздохнула:
- Завтра будет жарко. Мамедага ответил словно нехотя:
- Да, жарко будет...
И оба они вдруг почувствовали, что думать о завтра им не хочется; ночи, которая есть, одинокого фургона, что серебрится в ночи, маслинового дерева, что может остановить ветер, им вполне достаточно; они снова думали об одном и их одновременно коснулась тревога.
Среди звезд показались зеленая и красная, послышался гул самолета; красная и зеленая звезды, пролетев над их головами, направились к аэродрому в Вина; огоньки исчезли, но гул еще некоторое время слышался, и Месмеханум, прислушиваясь к уходящему гулу, спросила:
- А ты откуда сюда приехал?
-ї Из Фатмаи.
Месмеханум громко рассмеялась:
- А-а-а... Мне казалось, ты с небес спустился, а ты говоришь - из Фатмаи... Ты в самом деле приехал из Фатмаи?
Мамедага тоже рассмеялся.
- Да, я приехал из Фатмаи,- сказал он и, отметив про себя, что гул самолета вовсе прекратился, подумал, что вчера, проведя самую обыкновенную ночь в Фатмаи, он даже представить себе не мог, что завтра в Загульбе его ждет такая ночь; Мамедага подумал о том, что человек находится в дороге не только, когда садится в машину, поезд, самолет или на пароход,- человек находится в пути с момента своего появления на свет, в дороге из сегодня в завтра, и эта дорога отличается от обычной лишь тем, что сегодня ты не знаешь, где выйдешь завтра - на станции Радость или на станции Печаль? Вроде бы и эта мысль опять не очень-то нова, но вот в чем дело: прежде о таких вещах Мамедага вовсе не задумывался, и подобное направление своих мыслей он ощущал как частицу этой удивительной летней ночи, как нечто совершенно новое для себя. Но сказал он вслух самое простое:
-ї Вчера ночью в Фатмаи шел дождь... А здесь?