— Хочешь искупаться? — спрашиваю, и она тотчас же кивает.
Я беру ее на руки и иду в воду.
Пока мы спали, поднялся ветер, и волны уже гораздо выше прежнего, так что я быстро преодолеваю полосу прибоя и захожу туда, где вода мне по грудь. Мы с Эмили качаемся на зыби. Волны набегают, растут, и мне приходится выше подпрыгивать, чтобы удержать наши головы над водой. Эмили просто в восторге, она визжит, и смеется, и хлопает в ладоши всякий раз, когда нас подбрасывает волна. Это продолжается минут десять, не меньше, и я счастлив. Я целую ее пухлые щечки снова и снова. Что-то такое есть в Эмили, отчего мне хочется вот так качаться с нею на волнах всю оставшуюся жизнь. Я решаю: когда время порознь закончится, мы с Никки тотчас же заведем дочку, потому что с начала нашей разлуки ничто и меня так не радовало.
Волны еще выше. Я поднимаю Эмили и сажаю себе на плечи, чтобы ей на лицо не попадали соленые брызги, она то и дело взвизгивает: ей нравится сидеть так высоко.
Мы качаемся вверх-вниз.
Нам весело.
Мы просто счастливы.
Но тут я слышу чей-то крик:
— Пэт! Пэт! Пэ-э-эт!
Оборачиваюсь и вижу Веронику; она стремительно бежит по пляжу, оставив Тиффани далеко позади. Встревожившись — вдруг что-то случилось, — я спешу к берегу.
Волны уже разыгрались не на шутку, так что я вынужден снять Эмили с плеч, держу ее перед собой — так безопаснее. Но вскоре мы выходим на мелководье навстречу Веронике, которая уже несется возле самой воды.
Вблизи она выглядит до крайности обеспокоенной. Эмили принимается громко плакать и тянется к матери.
— Ты какого черта делаешь? — кричит Вероника, когда я передаю ей ребенка.
— Я просто купался с Эмили, — отвечаю.
Вопли Вероники, должно быть, разбудили Ронни: он торопливо спускается к нам.
— Что такое?
— Ты что, разрешил Пэту купаться с Эмили в океане? — набрасывается на него Вероника, и по тому, как произносится мое имя, понятно, что она боится оставлять дочку наедине со мной — считает, что я могу причинить какой-то вред ее ребенку.
Это несправедливо, тем более что Эмили начала плакать, только когда услышала вопли Вероники; это сама Вероника расстроила собственную дочь.
— Что ты с ней сделал? — поворачивается ко мне Ронни.
— Ничего, — отвечаю. — Мы просто купались.
— А ты что делал? — продолжает упрекать она Ронни.
— Я, наверное, заснул и…
— Господи боже, Ронни! Ты оставил Эмили одну с ним?
Вероника особо выделяет это «с ним», Эмили плачет, Ронни обвиняет меня в том, что я сделал что-то нехорошее с его дочерью, солнце обжигает мою грудь и спину, Тиффани смотрит — я вдруг понимаю, что сейчас взорвусь. Чувствую, как неминуемо приближается приступ, и, пока я еще контролирую себя, делаю единственное, что приходит в голову: бегу, бегу по пляжу прочь от Вероники, от Ронни, от Эмили, от всех этих криков и обвинений. Я бегу во весь дух и вдруг осознаю, что теперь плачу сам — наверное, потому, что я всего лишь купался с Эмили, и это было так замечательно, я старался быть хорошим и думал, что в самом деле получается, и вот я подвел своего лучшего друга, а Вероника накричала на меня, хотя я этого вовсе не заслуживаю, и сколько еще будет идти это чертово кино, и сколько мне еще совершенствоваться…
Меня обгоняет Тиффани.
Она проносится мимо как метеор.
Внезапно все теряет значение, кроме одного: я должен оставить ее позади.
Бегу еще быстрее, и вскоре мне удается поравняться с ней. Она тоже прибавляет скорость, и какое-то время мы бежим бок о бок, но потом я переключаюсь на такую передачу, какой у женщин нет, и выхожу вперед. Минуту или две я бегу на этой своей мужской скорости, а потом замедляюсь и позволяю Тиффани нагнать себя. И долго еще мы неторопливо бежим вдоль пляжа, не говоря ни слова.
Проходит, наверное, час, прежде чем мы направляемся обратно, и еще час, прежде чем на горизонте показывается зонтик Ронни и Вероники. Не добегая до них, Тиффани резко сворачивает и ныряет в океан.
Я следую за ней — прямо в волны; после долгого бега прохладная соленая вода действует освежающе. Очень скоро ноги перестают доставать до дна, и голова Тиффани качается на волнах, которые уже почти улеглись. Ее лицо немного загорело, волосы свисают длинными мокрыми прядями, а на носу проступили веснушки; еще утром я их не видел.
Плыву к ней. Волна поднимает, опускает меня, и наши лица вдруг оказываются близко-близко. Какое-то мгновение мне кажется, что передо мной Никки, и я боюсь, как бы мы не поцеловались ненароком, но прежде, чем это могло бы произойти, Тиффани отплывает на пару футов. Я чувствую облегчение.