— Дэнни? — говорю я, стоя на карачках перед яслями.
— Ты кто?
— Это я, Пэт Пиплз.
— Белый Пэт из Балтимора?
— Да.
— Ты как здесь оказался?
— Не знаю.
— У тебя кровь. Что случилось?
— Бог наказал меня, а потом привел сюда.
— Чем ты так рассердил Бога?
— Я Его ругал. Но потом извинился.
— Если ты правда Пэт Пиплз, то как меня зовут?
— Бешеный Перец, а также Дэнни.
— Ты уже ужинал?
— Нет.
— Будешь ужинать со мной и тетей Жасмин?
— Да.
— Окорок годится?
— Давай.
Дэнни помогает мне встать, и я на одной ноге запрыгиваю в дом тети Жасмин. Там пахнет хвоей, печеным окороком и ананасовым соусом. Маленькая елка украшена гирляндой из попкорна и разноцветными мигающими огоньками; над фальшивым камином висят два носка в красную и зеленую полоску, а в телевизоре «Иглз» играют против «Даллас ковбойз».
— Садись. Будь как дома.
— Я не хочу тебе диван кровью запачкать.
— На нем клеенка, видишь?
Действительно, на диван накинута клеенка. Сажусь, гляжу в экран: «Иглз» выигрывают, это удивительно — ведь «Даллас» считался фаворитом.
— Я скучал по тебе, — говорит Дэнни, сев рядом. — Ты ни словечка не сказал на прощание, просто взял и исчез.
— Меня мама забрала, пока вы все были на музыкальной терапии. А когда ты вернулся?
— Только вчера. Выпустили за хорошее поведение.
Я смотрю на друга: нет, похоже, не шутит.
— Хочешь сказать, ты только вчера вернулся домой из психушки, а я просто случайно забежал в твой район, и меня случайно ограбили на твоей улице, и я случайно постучался в твой дом?
— Видимо, так.
— Но это же просто чудо какое-то, нет?
— Пэт, на Рождество бывают чудеса. Эту байду все знают.
Больше мы ничего сказать друг другу не успеваем, потому что в комнату входит маленькая, серьезного вида женщина в огромных очках с черной оправой и давай причитать:
— О господи! Ох ты боже мой!
Я пытаюсь убедить тетю Жасмин, что со мной все в порядке, но она все равно звонит 911, и вот уже «скорая» везет меня в Джермантаун, в больницу.
В приемном отделении тетя Жасмин громко молится за мое спасение и кричит на массу людей, пока меня наконец не увозят в отдельную палату, где снимают одежду и промывают раны.
Пока мне ставят капельницу, я рассказываю полицейскому, что произошло.
Врачи делают рентген и говорят, что с ногой просто мрак; приезжают мама, Джейк и Кейтлин; а потом мне на ногу кладут белую гипсовую повязку, которая закрывает ее целиком — от пятки до верха бедра.
Я хочу извиниться перед Дэнни и тетей Жасмин за то, что испортил им рождественский ужин, но мама говорит, что они уехали вскоре после ее появления, и отчего-то становится очень грустно.
Перед тем как наконец отпустить меня домой, медсестра надевает на мои босые пальцы фиолетовый носок и вручает пару костылей. Однако мне так и не приходится ими воспользоваться, потому что Джейк везет меня в инвалидной коляске до самой машины. Из-за гипса я вынужден сесть боком на заднее сиденье, положив ногу на колени маме.
Северную Филадельфию пересекаем в молчании, которое Кейтлин прерывает, когда мы выезжаем на автомагистраль Скулкил:
— Н-да, нынешнее Рождество мы уж точно не забудем.
Она говорит это в шутку, но никто не смеется.
— Почему никто не спрашивает, как я очутился в Северной Филадельфии?
Пауза.
— Тиффани позвонила нам из телефона-автомата и все рассказала, — говорит наконец мама. — Мы всю Северную Филадельфию прочесали в поисках тебя, а потом из больницы связались с отцом, он перезвонил Джейку на мобильный, и вот мы здесь.
— Так я всем испортил Рождество, получается?
— Не ты, а эта чокнутая сука.
— Джейк, — вмешивается мама, — перестань!
— «Иглз» выиграли? — спрашиваю брата.
Я же помню, что они вели в счете, и надеюсь, что папа будет в нормальном расположении духа, когда я приеду домой.
— Угу, — бросает Джейк.
По его ответу понятно, что он на меня сердится.
«Иглз» нанесли поражение Ти-Оу и «Далласу» — на их же поле! — в день Рождества, обеспечив себе выход в плей-офф, а Джейк, который еще с начальной школы смотрел все их матчи, вынужден был пропустить, возможно, лучшую игру сезона, потому что разыскивал своего помешанного брата по всей Северной Филадельфии. Тут до меня доходит, почему с нами нет отца, — он ни за что бы не пожертвовал возможностью посмотреть такой важный для команды матч, тем более против «Далласа». Я ничего не могу поделать с чувством вины: ведь это могло быть отличное Рождество. Отец наверняка бы радовался, а мама, я уверен, приготовила еду, и Кейтлин даже надела футболку «Иглз» — но я, как всегда, все испортил, я только и делаю, что порчу другим жизнь, и лучше бы эти грабители вовсе убили меня и…
Я плачу, тихонько, чтобы мама не заметила и не расстроилась.
— Мне жаль, Джейк, что ты из-за меня матч пропустил, — наконец удается выдавить из себя, но от этих слов я только еще сильнее плачу и вскоре уже просто рыдаю как ребенок, закрыв лицо руками.
Мама гладит меня по здоровой ноге, но никто ничего не говорит.
Остаток пути мы едем в молчании.
Как она?
Мой день рождения выпадает на пятницу, 29 декабря. Днем мама помогает обернуть ногу в гипсе мусорными пакетами, чтобы я смог принять душ — в первый раз с тех пор, как сломал ногу. Немного стыдно писать о том, что мама вынуждена мне помогать, чтобы я не намочил гипсовую повязку. Она придерживает занавеску для душа, когда я перекидываю здоровую ногу через бортик ванны и встаю, пытаясь не опираться на больную. Мама дает мне мыло и шампунь. Она старается не смотреть на мое обнаженное тело, но, уверен, пару раз бросила взгляд, и от этого как-то не по себе. Я уже несколько дней не тренировался, отчего чувствую себя маленьким и слабым, но мама ничего не говорит про мои одрябшие мышцы, она же добрая женщина.
После душа она помогает мне надеть тренировочные брюки, у которых отрезала одну штанину, чтобы гипс не мешал. Еще я надеваю рубашку на пуговицах из «Гэпа» и новую кожаную куртку. Прыгаю вниз по ступенькам, на костылях выхожу из дому и иду к маминой машине, забираюсь боком на заднее сиденье, укладывая на него травмированную ногу.
Мы приезжаем в Вурхис, я на костылях захожу в кабинет Клиффа, сажусь в черное кресло, опускаю ногу в гипсе на подножку и рассказываю ему все.
— И ты не вставал с постели с самого Рождества? — спрашивает Клифф, когда я заканчиваю.
— Нет.
— И тебе не хочется почитать что-нибудь или посмотреть телевизор?
— Нет.
— И мышцы верхней части тела ты тоже не тренируешь? Штангу не качаешь?
— Нет.
— Чем же ты весь день занимаешься?
— Сплю. Или думаю. Иногда пишу, и еще ко мне Дэнни заходит.
Я уже рассказал своему психотерапевту, как мы с Дэнни снова обрели друг друга, и даже Клифф вынужден был признать, что вся эта история похожа на чудо. Только в ней, пожалуй, и можно увидеть серебряный ободок — хоть что-то хорошее из приключившегося со мной в это ужасное Рождество.
— А что вы с Дэнни делаете, когда он приходит?
— Играем в лудо.
— Лудо?
— Это же любимая игра правителей Индии. Как вы можете не знать?
— Я знаю про лудо. Просто удивлен, что вы с Дэнни играете в настольные игры.
— Почему нет?
Клифф корчит забавную гримаску, но ничего не говорит.
— Дэнни приезжает ко мне аж из Северной Филадельфии. На метро, с пересадкой. И не ленится тащить доску для лудо.
— Это ведь хорошо, что он к тебе приезжает. Должно быть, приятно встречаться со старым другом.
— Жаль, что он все еще не может читать рэп, даже после второй операции, но тетя нашла ему работу, уборщиком в церкви — там у нее еще и детский сад. Он протирает скамейки скипидаром, подметает пол, выносит мусор, пылесосит каждый вечер — все в таком духе. От него теперь пахнет сосновыми иголками, приятный запах. Но Дэнни стал гораздо тише, чем я помню по психушке.