Оставалось только избавиться от «ножки», за которую стеклодув и держал свой «бокал» все это время. Но это, как раз, делалось донельзя просто: сначала маленьким ножичком гномской работы нанести осторожную царапину в том месте, где эта ножка крепится к стеклянному шару, потом протереть ее прослюнявленным от души пальцем и, наконец, прикоснуться раскаленной в пламени дожелта стеклянной же палочкой, после чего ножка с сухим треском отлетает прочь.
— Извольте получить свой шарик, ваше преподобие!
«И вспашешь ты борозду мироздания, рожденный под знаком Василиска, глубоко вспашешь. Но не обрести покоя душе твоей, обреченной на вечные скитания меж уровней и слоев. Отвергнет тебя мир, тобою же созданный, и никогда не увидеть тебе первенца своего».
Печально, но факт: всякий раз, стоит какому-то важному делу благополучно завершиться — в груди возникает опустошение и вялое равнодушие. «Ну вот, сделал. А на хрена? Стоило ли трудов? И что теперь дальше?» Радоваться совершенно не хотелось. Хотелось напиться вдрызг, в драбадан, в зюзю. Устроить дебош, пойти по девкам, лешему задницу скипидаром намазать… Но сил не было даже на то, чтобы оторвать свой собственный зад от кровати или, как сейчас, от жёсткого гостиничного стула. Вот и оставалось Юраю тупо любоваться заключенным в стеклянную оболочку шаром вожделенного «гномского серебра» или катать его ладонью по столу, накрытому на всякий случай мягким и нескользким шерстяным платком: разбить стоившее таких трудов сокровище, случайно уронив его на пол, совершенно не улыбалось. А вот катать было как раз удобно и приятно — шар у Вташека получился именно того размера, как договаривались, под ладонь. Побольше сливы, поменьше яблока, одним словом. И увесистый к тому же: «серебро кобольдов» оказалось намного тяжелее серебра обыкновенного, хотя и чуть легче золота.
Что ж, прежнее дело завершено, теперь начиналось новое: искать в небе шестую планету. Но как к этому подступиться, у посланника энграмского князя не было ни малейшего представления… Хотя, впрочем, пожалуй что одна зацепка теперь уже была — та, что проглянула в загадочном предсказании цыганской баронессы.
Тогда, в Тремпеле, заинтригованные отнекиванием гадалки Юрай со Зборовским послушно потащились за ней на соседнюю площадь, где был раскинут здровенный цыганский шатер красного полотна, разукрашенного затейливыми золотистыми завитками. И увидели, как их путеводительница, откинув тяжелый полог и войдя внутрь, почтительно склоняется перед уже немолодой, изрядно расплывшейся черноволосой женщиной, восседавшей за широким столом в самом центре накрытого шатром пространства.
— Да озарится день твой светом, дойкэ[8], а ночь — усладой!
— И тебе того же, Замира. — Вальяжная брюнетка перевела взгляд на вошедших вслед за гадалкой энграмцев. — Что, твои гости чем-то недовольны? Или отказываются платить?
— Напротив, баронесса, гости мои щедры и великодушны. Но они взыскуют бòльшего, чем способна дать им твоя младшая сестра. — Обернувшись, Замира протянула руку к Юраю. — Глубоки и непроглядны воды судьбы красавца моего янтарноокого, где уж мне различить. Даже если он да товарищ его и золотом заплатить готовы…
Вздох молодой цыганки был и горестным, и лукавым одновременно. А заинтересованная хозяйка шатра поднялась и протянула Юраю ладонь в приглашающем жесте:
— Ай, подойди-ка поближе, дорогой!
Алхимик сделал несколько шагов вперед и остановился перед властной и донельзя уверенной в себе цыганкой. Судя по всему, старшей во всем местном таборе была именно она.
— Присаживайся, гость любезный — невелика ведь в ногах правда-то. И позволь мне на ладонь твою глянуть. Да не на эту, а на левую. На ту, что ближе к сердцу лежит…
Заполучив в свои руки левую ладонь посетителя, цыганская баронесса долго и внимательно изучала ее сначала взглядом, а потом — осторожно проводя пальцами по всем этим линиям и бугоркам, на которые столь падки хироманты и шарлатаны. Наконец, она разочарованно вздохнула и, оставив руку Юрая в покое, встала из-за стола. Подойдя к какому-то шкафчику в глубине шатра, пожилая гадалка вытащила оттуда хрустальный шар и опять возвратилась к столу с тем, чтобы начать снова разглядывать ладонь клиента, теперь уже сквозь прозрачный и переливающийся преломленным светом хрусталь. Но и сейчас открывшаяся ей картина предводительницу табора не устроила.
Еще один горестный вздох, еще одна прогулка к заветному шкафчику — и вот уже из резного деревянного ларца была извлечена колода карт — да не обычных игральных, а раза в полтора потолще, с замысловатыми рисунками на каждом листке. Это и были знаменитые цыганские «Карты Щекора». О них ходили легенды, но вне цыганского племени доподлинно известного было до крайности мало. Рассказывают, что учиться гаданию Щекора, а точнее — пониманию того, что же эти карты предсказывают, можно было всю жизнь без остатка. Что у каждой карты едва ли не двадцать пять разных значений, в зависимости от времени года и времени суток когда производится гадание, от фаз луны, от возраста гадающего и едва ли не того, что он сегодня съел на завтрак. И что свою колоду каждый должен нарисовать себе сам, беря набор карт учителя только за образец. И еще очень и очень многое рассказывали. Причем попусту цыганки на картах Щекора не гадали, а только для избранных и по серьезному поводу. Да и стоило такое гадание не в пример дороже обычного, так что золотой «государь», предложенный Зборовским попервоначалу в запале азарта и как знак немыслимой щедрости, оказывался теперь хотя и высокой, но вполне разумной ценой.